— Капитан, когда ты начинаешь вести себя, как сейчас, я знаю, что…

— Ну вот, заладила! Я не собираюсь напиваться. Слышишь? Я просто хочу немного погулять! Если ты не можешь понять такую простую вещь своей дурной башкой, почему бы тебе не собрать свои манатки и не отправиться к себе домой? Никто по тебе скучать не будет!

Я быстро оделась в первое, что подвернулось под руку, и вырвалась наружу. Сырой воздух ударил в лицо, но я упорно двигалась вперед, словно у меня была конкретная цель. Да, думала я. Доигралась. А почему бы не пойти дальше и не обозвать ее похлеще? Кто она такая, эта Глэдис Томпсон? Единственный человек, который не бросает меня, слушает и успокаивает, как мать, и никогда не говорит: «Я же говорила», которая убирает за мной и терпит меня. Единственный человек, благодаря которому я до сих пор жива.

Я вошла в первую попавшуюся пивную. Это было явно заведение для мужчин, не то место, куда ходят семьей. Но когда я заказала двойную порцию скотча, меня не выгнали. Напиток помог, а второй двойной скотч помог еще больше, но мой внутренний звоночек пока еще работал, и он не позволил мне заказать третью порцию. Я расплатилась и вернулась в отель, комната была пуста. Итак, Глэдис ушла. Я не стала проверять на месте ли ее вещи. Я просто села на кровать, скрестив ладони поверх колен, и оплакивала хорошие дела, не сделанные мной, и хорошего человека, каким могла быть.

Вошла Глэдис. Мне было стыдно смотреть ей в глаза, стыдно даже говорить.

— Все в порядке, Капитан? — спросила она. — Я искала тебя внизу. Делай что угодно, но не выходи на улицу без пальто в такую погоду.

Мне ужасно хотелось заплакать, когда она прикоснулась ко мне, и я обняла ее. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— Прости меня, пожалуйста, прости меня, — шептала я.

— За что? — спросила она. — Успокойся и собирайся в театр.

За кулисами я трясла головой, надеясь, что она прояснится. Прозвучало вступление, и я вышла на сцену, радуясь аплодисментам.

Теперь я чувствовала себя хорошо, я контролировала себя. Я пропела «I'm wife of the Life of the Party» так, словно никогда прежде не пела ее на публике, с необычайным задором, юмором. Мои первые зрители в Глазго были в экстазе, и я начала следующий номер, и следующий, я вкладывала все свое умение, все, чему научилась в этом невероятном и таком иногда радостном шоу-бизнесе. Я была в ударе. Я была Лиллитой Макмюррей — Литой Грей — Литой Грей Чаплин, — которая не всегда нравилась себе, но которая чувствовала, знала, что это шоу будет лучшим, будет ее вершиной. Я знала, что жива и стою пока еще чего-то, и эти люди не стали бы аплодировать мне и любить меня только из-за Чарли. Я была на вершине блаженства, когда начала песню: «It's My Mother’s Birthday Today».

На словах «It's my mother’s bir..» я остановилась.

Дирижер почувствовал что-то, дал оркестру проиграть следующий куплет и попытался дать мне возможность начать второй раз.

«It's my…»

Я споткнулась. Сотни людей смотрели на меня, мои плечи затряслись, и я начала плакать.

Больше я не пыталась справиться, бороться, извиняться и начинать снова. Я стояла здесь на широкой сцене перед сотнями людей и плакала. Слезы свободно текли по щекам. Музыки больше не было. Публика притихла. Я не убежала. Я осталась. Я рыдала. Я упала на колени, протянула руки вперед и просто рыдала.

Занавес опустили, и заиграла музыка для номера акробатов, выступавших вслед за Литой Грей Чаплин.

Провал в памяти.

Лондон, санаторий, и никто не хочет говорить мне правду.

Со мной возятся люди в белых халатах с непроницаемыми лицами, но никто не хочет честно сказать мне, как я попала сюда из Шотландии, сколько времени они меня тут держат. Может быть, меня привезли сюда, чтобы убить. Все отвечают на каждый мой вопрос, все очень милы, несмотря на эти непроницаемые лица. Все говорят, что я в безопасности, что мне нужен отдых, хорошее питание и скоро я смогу отправиться домой. Я знаю, что они лгут. Все они в заговоре против меня, и под видом лекарств они заставляют меня принимать яд. Он медленно, но верно убивает меня. Я молю: сделайте это быстро, покончите с этим. Я молю: пожалуйста, не убивайте меня, отпустите меня домой, и я ничем вас больше не потревожу.

Провал.

Я на корабле, плывущем от Саутгемптона в Нью-Йорк, лежу в постели шесть дней, глядя в потолок каюты и наблюдая фигурки на нем. Здесь Чарли, Бродяга, Малыш беззаботно кривляется, а потом смотрит на меня и холодно произносит: «Убирайся, маленькая шлюха». Я закрываю глаза, но продолжаю слышать его.

Когда корабль прибывает в Нью-Йорк, Глэдис помогает мне спуститься с трапа. Нас уже ждут Луи Ирвин и мой друг, Адриан Дройсхут Я целую их обоих, извиняюсь за свой внешний вид — я вешу менее 40 килограммов — и благодарю за заботу. Луи объясняет, что меня готовы принять на обследование и лечение в Институт неврологии.

«Я в ваших руках», — говорю я бодро, мысленно поздравляя себя с тем, что после долгого ненормального периода наступил светлый этап, и внезапно чувствую волну недовольства его заявлением и ловлю его и Адриана на том, что они обмениваются заговорщическими взглядами. «Я чувствую себя уже лучше», — лгу я.

Они ловят такси, и Глэдис садится впереди рядом с водителем. Заднее сиденье очень просторное, но неуютно от ощущения, что Адриан и Луи специально сели по бокам, чтобы я не могла убежать. Как только мы рассаживаемся по местам и двери захлопываются — о этот отвратительный звук! — Адриан предлагает мне сигарету. Я напрягаюсь от страха и подозрения.