В Лондоне, в номере люкс отеля «Дорчестер» меня ожидали цветы, фрукты, сладости и шампанское. Несмотря на протесты Глэдис, я опорожнила не менее пяти бокалов шампанского, оделась и отправилась встретиться с Джеком Харрисом за коктейлем в «Кафе Депарее». Джек, сердечный и терпеливый человек, беззастенчиво льстил мне, как он счастлив, что я буду выступать у них. На подготовку выступления, включающего не только мой традиционный репертуар, но и песни, популярные в Англии, оставалась неделя. В целом я проявила сговорчивость, хотя твердо настаивала на двух пунктах. Я потребовала от Харриса уничтожить плакаты, изображающие позади моего имени и фото черные усики, шляпу-котелок, трость и огромные башмаки. Я также ответила решительным «нет» на предложение позировать для фотографий с Милдред Харрис, первой женой Чарли, выступавшей тогда в ночном клубе в захолустном районе.

Репетиции прошли достаточно хорошо, но за пределами клуба я чувствовала себя ужасно. Мои нервы были на пределе, и в какие-то моменты я почти отключалась. Я знала, что пью слишком много, а ем слишком мало, но не догадывалась, что за исключением моих обязательств, связанных с выступлениями в клубе, я утратила способность контролировать свое время.

Никому, даже Глэдис, я не могла признаться в том, что ужасные симптомы, которые начали проявляться в Штатах, теперь расцвели пышным цветом. Я настолько не ощущала вкуса пищи, что мне надо было видеть, что я ем. Я утратила чувство цвета и видела голубое — розовым, а черное — зеленым. Мое гипертрофированное восприятие звуков в Нью-Йорке стало еще больше беспокоить меня здесь, в Лондоне: неожиданный звук простой шпильки, брошенной на стеклянную полку, мог буквально заставить меня передернуться.

Но самым пугающим было то, что случилось с моим обонянием. Каждый естественный запах казался мне странным и зловещим. Я могла выпить недостаточно, или могла перебрать — результат был один: все запахи ассоциировались у меня с ядом. «Они» — кем бы «они» ни были — преследовали меня. Они добавляли что-то прямо в воздух, которым я дышала, чтобы отравить меня. Я старательно избегала признаваться в чем-то подобном Глэдис, так как пока еще здоровый уголок в моей психике знал, что страхи необоснованны, что это патология, что это кратковременные галлюцинации, которые исчезнут, что надо только сделать еще один маленький глоток — ну, два, — и все эти странности пройдут, и все опять встанет на свое место. Я по-прежнему не утруждалась подсчетами количества выпивки, которую вливала в себя, втайне опасаясь, что если сделаю это, то ужаснусь. Теперь уже дело было не в количестве. Мои привычки день ото дня могли варьировать, но результат был почти всегда один и тот же. В один день я могла опорожнить две бутылки виски или джина за шесть-восемь часов и впасть либо в бесчувствие, либо в состояние неконтролируемой паники, в то время как в другой день я могла добиться того же эффекта, выпив не больше двух порций.

К моему бесконечному удивлению я произвела огромное впечатление своим премьерным выступлением, хотя была очень натянутой и с трудом выдавливала из себя звуки. Кафе, оформленное в стиле салона шикарного пассажирского лайнера, было заполнено красиво одетыми женщинами в сопровождении кавалеров, облаченных в смокинги, роскошной публикой, готовой щедро заплатить, чтобы быть постоянными посетителями «Депарее» и за один сезон послушать Беатрис Лилли, Гертруду Лоуренс, Хелен Морган и — невероятно — Литу Грей Чаплин. Аплодисменты возродили меня к жизни. Отзывы были благожелательными, и в двух из них на следующий день утверждалось, что я могла бы быть звездой и без имени Чаплина, — то же самое писали и некоторые репортеры в Соединенных Штатах.

После каждого ночного шоу Глэдис разворачивала очередную кампанию по моему возвращению обратно в «Дорчестер», чтобы я приняла теплую ванну и поспала, но Глэдис не понимала, что мне нужно отвести душу. Меня приглашали в ночные клубы — а кроме них, алкоголь после полуночи нигде не подавали, — и я соглашалась. Пока я находилась в теплой компании вновь обретенных друзей и поклонников, которые любили меня такой, какой я была, или, по крайней мере, делали вид, что это так, я справлялась с собой и призраки меня покидали. Липкий страх неизбежно подступал, когда я возвращалась в номер, но, охмелевшая от комплиментов и уставшая от работы, я проглатывала пару ночных порций и отключалась до трех-четырех часов следующего дня.

Однажды ранним утром я отправилась одна в ночной клуб, где выступала Милдред Харрис. Я не собиралась этого делать, но любопытство взяло верх. Моими фотографиями был увешан весь Лондон, но когда я вошла в клуб и направилась к темному бару, никто меня не узнал, именно этого я и хотела.

Клуб был довольно паршивый, и горстка посетителей, сидящих за столами и за барной стойкой, показались мне неприятными. Милдред Харрис сидела за пианино и пела одну за другой стандартные меланхолические песни гортанным, унылым голосом, который был не плох и не хорош, а скорее это был голос усталого профессионала, уверенного в том, что ему заплатят, как бы там ни было. Посетители болтали, не обращая на нее внимания, и казалось, ее это не волновало. Некогда явно хорошенькая, голубоглазая блондинка переходила от мелодии к мелодии, прихлебывая из стакана и делая время от времени затяжку от своей сигареты, явно тяготилась, скучала и ждала, когда закончится ее выступление. Когда, наконец, это случилось, она побрела к концу барной стойки в противоположной от меня стороне, не обращая внимания на скудные аплодисменты.

Я посмотрела, как бармен подливает ей в стакан, и направилась к ней. Она сидела, ссутулившись, и выглядела бесцветной и изношенной, хотя ей было немногим больше тридцати. Стареющая женщина скользнула по мне глазами, но слегка вздернула брови, когда я представилась и спросила, могу ли присесть рядом.

Она пожала плечами.

— Здесь свободная страна, как утверждают. Интересно, с чего это вы решили снизойти до нас, миссис Чаплин II. Что будете пить?

В следующие полчаса она в свойственной ей медлительной манере подкалывала меня, саркастически поздравляла с присвоением имени Чарли, о чем в некоторых газетах написали: «Вторая Золотая Лихорадка», и сообщила, что если я пришла посмотреть на неудачницу и предложить свою помощь, то лучше мне убираться в свой роскошный район, поскольку она ни в чем не нуждается.

Я была терпелива и не придала значения оскорблениям. Я старалась не вести себя покровительственно, поскольку ничего подобного и не ощущала. Только поняв, что оставаться рядом с этой несчастной, мрачной женщиной больше неуместно, я поняла, и то, зачем на самом деле приходила. В своем отчаянном стремлении избавиться от призраков, мучивших меня, я думала о ней как о единственной женщине, которая понимает Чарли так, как я. Я пришла к этой усталой, потерянной и, наверное, неисправимой женщине в надежде найти у нее ключ к собственному спасению!