Этим же вечером он принял приехавших с Дальнего Востока – командующего Тихоокеанским флотом адмирала Юмашева, командующего Особым Дальневосточным фронтом Апанасенко и секретаря Приморского крайкома ВКП(б) Пегова. Речь шла о действиях в случае вступления в войну Японии. Когда на вопрос Сталина командующий флотом ответил, что в случае войны он намерен «драться до конца», Верховный главнокомандующий возразил:

– Ну и глупо. С сильным японским флотом вам ввязываться в драку не следует. Вам надо уходить на север, спасать флот, а японцев громить на подступах береговой крепостной артиллерией… И к партизанской войне, товарищ Пегов, краю надо быть готовым.

Прощаясь с приглашенными, твердо чеканя слова, Сталин сказал:

«Вы должны сделать все, чтобы не дать Японии оснований для вступления в войну, для образования второго для нас фронта. Если вы спровоцируете нам войну на Дальнем Востоке, мы будем вас судить по всей строгости военного времени. До свидания» [72] .

Город заметно пустел. «Уехала из Москвы часть наркоматов, – вспоминал Н.Д. Яковлев, – эвакуировалась часть промышленности, потянулось на восток население. Москва стала прифронтовой столицей, а Верховный оставался на посту в Москве. Немецкая авиация бомбила столицу. И если, когда Сталин работал в доме около метро «Кировская», его удавалось убедить уйти в убежище, то в октябрьско-ноябрьские дни он оставался в своем кабинете в Кремле и во время бомбардировок. Звенели стекла в окнах от стрельбы зениток и взрывов бомб, а в кабинете Верховного шла напряженная работа. Только говорили немного громче, чтобы перекрыть гул, стоявший над Москвой».

Конечно, для Сталина это были напряженные дни, но внешне он оставался спокойным и даже не менял своего обычного уклада жизни. Поздно ночью, после совещания в Кремле, Сталин привычно решил выехать на ближнюю дачу. Охранник Румянцев стал отговаривать его от поездки «под предлогом, будто там уже сняты шторы, отвернуты краны, выключено отопление и тому подобное. Но Сталин все равно приказал ехать».

Неловкая «дипломатия» охраны объяснялась тем, что к этому времени в ожидании возможного захвата немцами сталинская дача была заминирована. «Ворота были уже на запоре. Орлов с той стороны доложил обстановку. С досадой крякнув, Сталин приказал: «Сейчас же все разминируйте». Пришлось Орлову отпирать ворота и топить печку в маленьком домике, где тоже имелась кремлевская вертушка. Пока Сталин разговаривал с командующими, прибывшие саперы разминировали основной дом».

Весть об эвакуации учреждений мгновенно распространилась по столице. Над Москвой ветер разносил клубы дыма: в котельных сжигали архивы. В связи с начавшейся эвакуацией по дорогам, ведущим на восток, устремились потоки машин, увозивших не только оборудование заводов, но и «личное имущество некоторых чиновников».

Возвращаясь 16 октября с дачи в Москву, Сталин стал свидетелем начавшегося мародерства. Рыбин вспоминает, что «люди тащили мешки с мукой, вязанки колбасы, окорока, ящики макарон и лапши. Не выдержав, он велел остановиться. Вокруг собралась толпа. Некоторые начали хлопать, а смелые спрашивали: «Когда, товарищ Сталин, остановим врага?» «Придет время – прогоним», – твердо сказал он и никого не упрекнул в растаскивании государственного добра. А в Кремле немедленно созвал совещание, спросил: «Кто допустил в городе беспорядок?»

Действительно, попросивший разрешения тоже остаться в Москве А. Шахурин вспоминал, что его вызвали к Председателю ГКО уже после того, как утром нарком успел побывать на эвакуирующихся авиапредприятиях. Кремль выглядел безлюдно. Приехав с дачи, Сталин зашел в свою квартиру, и когда появились Шахурин, Молотов, Щербаков, Косыгин и другие руководители, он прохаживался по кабинету.

Шахурин пишет: «Сталин поздоровался… Все стояли. Сесть он никому не предложил. Внезапно Сталин остановился и спросил:

– Как дела в Москве?

Все промолчали. Посмотрели друг на друга и промолчали. Не выдержав, я сказал:

– Был на заводах утром. На одном из них удивились, увидев меня: а мы, сказала одна работница, думали, что все уехали. На другом рабочие возмущались, что не всем выдали деньги: им сказали, что увез директор, а на самом деле не хватило в Госбанке дензнаков.

Сталин спросил у Молотова:

– А Зверев где?

Молотов ответил, что нарком финансов в Горьком. Сталин сказал:

– Нужно немедленно перебросить самолетом дензнаки.

Я продолжал:

– Трамваи не ходят, метро не работает, булочные и другие магазины закрыты.

Сталин обратился к Щербакову:

– Почему? – И не дождавшись ответа, прошелся по кабинету. Потом сказал: – Ну, это ничего. Я думал, будет хуже. – И, обратившись снова к Щербакову, добавил: – Нужно немедленно наладить работу трамвая и метро. Открыть булочные, магазины, столовые, а также лечебные учреждения с тем персоналом, который остался в городе. Вам надо выступить по радио, объяснить ситуацию и призвать к спокойствию и стойкости.

Помолчав немного, Сталин поднял руку:

– Ну, все».

Собирался ли Сталин уезжать из столицы? Этот вопрос является бессмысленным. Впрочем, по свидетельству охранника вождя генерала А.Т. Рыбина, Сталин сказал: «Остаюсь с русским народом в Москве. Пока я в Москве, враг не пройдет…»

Конечно, то, что он остался в Москве, было не только проявлением мужества. За этим решением стоял прагматический расчет. Сталин прекрасно понимал: его поведение служит примером. Проявление слабости явилось бы свидетельством невозможности дальнейшего продолжения борьбы и повлекло бы за собой непоправимые последствия.