— Следуя вашей логике, пан подхорунжий, следующих неприятностей следует ожидать либо в этом году, или на грани 1932 и 1933 годов, 1938 и 39 лет? — спросил полковник.

— Ну, попытка объяснить историю с помощью цифровых сочетаний не первая, но здесь уже некоторое катастрофический совпадение.

— Что такое «Великое жертвоприношение», можно себе представить, — сказал Бойчук.

— Действительно, мы узнали из рукописи профессора Курца, который получили в Темпельгофе, что для регенерации и многократного усиления зла необходимо увеличение человеческого страдания чуть ли не в геометрической прогрессии, как правило, через уничтожение большого количества людей. Вспомним эти ритуальные расстрелы в ЧК, не оправданы ни военной ни политической необходимостью, «гекатомбы трупов», которые откровенно обещали вожди с пентаграммами.

— Свое обещание они перевыполнили, — заметил Кожух.

— Кажется, мы стали первыми, кому в руки попал ключ к пониманию того хлама, которым захлебывается наше столетие, но и, возможно, получили шанс нанести удар по одному из источников непосредственного зла, — я торжествующе взглянул на своих спутников.

— Надо поспать хоть пару часов, — мрачно заявил Кожух. Он на всякий случай потрусил свой легендарный кисет, но последние крохи неповторимого самосада были выбраны, с аптекарской аккуратностью, еще неделю назад. Это окончательно смутило сотника, и он принялся вокруг своих вещей. А уже через десять минут он уже крепко спал, растянувшись на плотной коврике. Вскоре уснул и Бойчук. Отец Василий сосредоточился на молитве, а мы с полковником вышли на двор.

Ветер немного утихомирился. Я чувствовал сильное волнение. Полковник попросил, что бы я, в который уже раз, рассказал о своем бред. Он очень внимательно выслушал меня, долго думал, потом сказал.

— Выходит, что мы кучка людей, которые двигались спасти историю от Ужаса?

— Может, свой народ, полковнику.

Полковник засмеялся.

— Я четыре года защищал свой народ. И сколько нас было на тридцать миллионов? Народ нельзя спасти, пока он сам не начнет спасать себя.

— Тогда зачем вы идете в храм?

Полковник долго смотрел на затянутое облаками небо.

— Чтобы спасти себя.

Границу мы перешли без особых препятствий. Было неловко попасть в те места, о которых читал в дневнике. Попав на нейтральную зону, мы на всякий случай значительно увеличили осторожность. Молодые деревья еще изобиловали зеленым, но пожелтевшие листья уже обильно украшало их желтыми красками.

Иногда нам попадались остатки заброшенного и разбитого военного орудия — перевернутые разбиты фуры, искромсанное шинели, окровавленные бинты, обломки винтовок и пустые патроны — напівзотліли упоминания о «социалистическую интервенцию».

Полковник, которому немало пришлось воевать в этих местах, лишь мрачно поглядывал на памятники минувшей войны. Однажды мы наткнулись на несколько лошадиных и человеческих скелетов. Складывалось впечатление, что сразу после окончания боев ни одна человеческая рука не пыталась хоть однажды навести здесь порядок.

Крестьянин — проводник довел нас до границы, но узнав о сем, что нам нужно к нейтральной зоны, испуганно отказался идти дальше. Нам удалось только узнать, что оттуда никто не возвращается. После получения такой оптимистичной информации, мы продолжили свой путь самостоятельно.

Терен был не очень большой, но лесная чаща осложняло поиски. Только в полдень мы неожиданно наткнулись на обломки каких каменных сооружений. Мне вдруг вспомнился описание в одном из романов Киплинга руин древнего города, поглощенного джунглями. Здесь тоже молодые деревья и кусты обильно затопили остатки высоких каменных стен, руины часовни и жилых сооружений. Было видно, что это остов монастыря. Но новая отрасль не смогла скрыть следы некоего поспешного строительства, смысл его я так и не смог понять. Казалось, что строители достраивали причудливые постройки, которые не меняли старые, а наоборот утюжили «эстетику руин», предоставляя ей искаженного и зловещего вида.

Среди бывшего монастырского двора темнели груды строительных материалов, ржавые железные рельсы и мотки проволоки.

Сначала я решил, что некая непонятная причина заставила строителей бросить все на произвол судьбы и убежать, но потом до меня дошло, что в этом и был замысел того, кто планировал это безумное леса, — подчеркнуть обреченность руин, изменить их вид так, что человек, которая наблюдала это наслоение, уже не могла воспринимать руины лишь как определенный урок, почву для размышлений и эстетического наслаждения, но как искажение прошлого, бессмысленность и обреченность современного.

Мы сошлись посередине двора. Если Храм Ужаса и находился здесь, то вход в него мог быть только в одном месте. Ворота разрушенной часовни были полностью завалены камнями. Но прямо перед ними зиял черный проем — широкие ступени уходили вниз и терялись в темноте.

— Все строительство шло под землей, то, что сверху, — для украшения, — ни к кому не обращаясь сказал полковник. Все промолчали, — наши взгляды были устремлены туда — в темноту.

Я почувствовал себя над пропастью — безумный страх перед высотой и желание прыгнуть туда. Скорее всего, страх не вызвали сколько мысли о падении, сколько желание добровольно прыгнуть вниз.