Шрифт:
Одновременно объяснялась Ксану в любви. Он, мол, единственный, кто ее понимает, кто ей нужен. Твердила, что ненавидит свою службу, из-за нее гибнут люди, теперь, наконец, она поняла — нужно искать другую работу. Ксан обнимал ее, утешал, говорил, что теперь они заживут по- другому. Американка успокаивалась, потом снова рыдала. Сквозь слезы признавалась, что ей поручили заняться Кса ном, и теперь она этого стыдится, уверяла, что докладывала только сущую ерунду, по крайней мере, ничего из того, что могло бы причинить вред ее любовнику.
Тот целовал ее, утешал, но в какой-то момент поймал себя на мысли, что все делает и говорит механически, по заданной программе что ли. Ну, сделал скидку на то, что устал, перенервничал. Только позже сообразил, что причина была в Брэдли. Он старался не вспоминать о его смерти, но перед глазами все время всплывала картина: тщедушное тело на грязном асфальте. Тогда Ксан еще не вполне понимал этого, но в подсознании зрела мысль: через мертвого не переступить.
Они решили поставить всех перед фактом и улететь в небольшую европейскую страну, с которой у США и Советского Союза имелись соглашения о безвизовом режиме. За полтора года в Исламабаде Ксан скопил кое-какую сумму, сбережения Мелинды были еще внушительнее. На первое время хватило бы.
Самолет улетал утром, в семь с четвертью. Но всю дорогу до аэропорта Ксана точил червь сомнения, он никак не мог понять, в чем дело. Остановился у въезда на «випов ский» паркинг, остался в машине. Дрожь не унималась, руки на руле прыгали.
— И что же? — взволнованно спросил я. — Ты не улетел?
—Если бы улетел, — усмехнулся Ксан, — то не сидел бы здесь.
— Так ты.
— Взял себя в руки, привел нервы в порядок. И поехал назад. Какая, в конце концов, у нас могла быть совместная жизнь! Мы разные люди, из разных стран, с разными культурами. Ничем хорошим это бы не кончилось. Факты— упрямая вещь.
—Правда важнее фактов, — возразил я. Где-то вычитал это изречение и обрадовался возможности ввернуть его.
— Правда в том, что она любила тебя.
— Любила меня. — эхом повторил Ксан.
— А ты струсил.
Ксан приблизил ко мне свое совершенно пустое лицо. Взял за плечи, поднял со стула, а потом с маху усадил обратно. Я вскрикнул от боли. Он изучал меня несколько секунд, будто собирался что-то сказать, но промолчал. Плотно запахнул куртку и ушел.
VI. Талиб
— Однажды ложь мне помогла, — сказал Ксан.
—Только однажды? — я позволил себе сострить, намекая на особенности профессиональной деятельности моего приятеля. Он недовольно сдвинул брови.
В тот день мы встретились в центре Москвы, пообедали и прогуливались по набережной. Была поздняя осень, однако солнышко пробивалось сквозь слоистые облака. Разговор поначалу шел пустой: о житейских мелочах, погоде и безвкусной московской архитектуре, потом перескочил на темы «рубля-доллара» и прочих котировок, которые не трогали моего сердца. Помимо пенсии, я ни на что не рассчитывал, о финансовых накоплениях не помышлял. Ксан, конечно, понаторел в бизнесе: однако меня с какой стати мучить скучными материями?
Уж не помню, какие мысленные ассоциации изменили направление нашей беседы, и мы заговорили о той роли, которую в жизни играют правда и ложь. Возможно, я отпустил язвительное замечание о финансистах и политиках, не стесняющихся обманывать наивное и глупое население, вспомнил заявления российского правительства весной и летом 1998 года о том, что дефолта быть не может, потому что не может быть никогда. А Ксан сказал, что нечего валить только на власть имущих: все, мол, врут или привирают. В быту («Ах, как вы хорошо выглядите»), на производстве («Наши автомобили самые надежные и быстрые»), в отношениях между людьми («Ты на мне женишься?» — «Конечно»). Врут за здравие, за упокой, а также руководствуясь вполне низменными мотивами.
Меня приободрило философское течение разговора, я почувствовал себя в своей тарелке и не упустил шанса поддеть Ксана. «Куда мне с тобой тягаться, — заметил я с притворной скромностью, — ты ведь эксперт в этом вопросе».
Ксан сказал, что я по своему обыкновению все упрощаю. В последующие десять минут он прочел мне лекцию о том, что дипломатия и разведка практикуют «специфические методы передачи и получения информации», поскольку со страной, против которой работаешь, нечего церемониться. Все подчинено высшей цели, ради нее приходится не скупиться на полуправду и недомолвки. За годы существования цивилизации сотрудники загранпредставительств так прониклись этой формой общения, что перестали адекватно воспринимать честные и открытые высказывания. Таковые усиливают подозрение к партнерам, воспринимаются как ширма, скрывающая тайные планы.
Я покачал головой:
— Аморально. Обманывать своих знакомых, коллег..
— Речь не о морали, а об условностях профессии. Они общепризнанны и ни у кого не вызывают осуждения, разве что у таких простаков, как ты. — Тут я покраснел. — Дипломаты и разведчики кривят душей, им так проще понимать друг друга, в этом нет ничего личного.
— Значит, в личном плане.
—Мы вели себя, как все остальные. Ложь порицалась, считалась безнравственной. Ты это хотел услышать?
Я отреагировал с сарказмом: