Такой неожиданный поворот событий вполне устраивал Руфь. Она бережно прижимала к сердцу тайну своей неожиданной любви, и впервые в жизни почувствовала себя почти такой, как все, только ростом повыше — а если лечь, так и вовсе разницы нет. И когда новая жена отчима позвонила на Рождество справиться, как она поживает, ей не пришлось кривить душой, отвечая, что поживает она просто замечательно, после чего у них исчезли последние угрызения совести и они с облегчением вычеркнули ее из памяти. Примерно в это же время пришло и письмо от матери — последнее письмо, поскольку, объясняла ей мать, ее новый муж настаивал, чтобы она раз и навсегда порвала с прошлым: дело в том, что оба они теперь исповедовали удивительное новое учение, согласно которому жена во всем должна быть послушна воле мужа. Через смирение и кротость, писала ей мать, обрящешь мир в душе своей. Еще она посылала ей свое материнское благословение (и благословение Учителя, к которому ее допустили, чтобы поговорить о Руфи и получить его мудрый совет: Учитель суть воплощение Божественной воли на земле, как жена — проводник мужниной воли) и благодарила судьбу за то, что Руфь уже взрослая и в состоянии сама о себе позаботиться. Будущее Миранды и Джослин внушало ей куда больше тревог, ведь они еще так юны, но Учитель обнадежил ее, сказав, что и тут все наладится. Это письмо было последним любящим прости.

— Родители, — сказал Боббо, — посланы нам как испытание свыше!

Он упивался ощущением своей полной власти над Руфью: он расхаживал по комнате, и ее глубокие, лучистые глаза ловили каждое его движение. Он с удовольствием спал с ней. Она всегда ждала его — теплое, темное, надежное пристанище, а если почему-то было слишком светло, так глаза ведь можно закрыть.

— Может, они поженятся, — сказала Бренда Энгусу. — И съедут отсюда сразу оба.

Руфь тратила на себя существенно больше горячей воды, чем Бренда могла предполагать, особенно когда принимала ванну. В гостиницах горячая вода бесплатная, а если и платная, то этого как-то не ощущаешь.

— Сомневаюсь, — сказал Энгус. — Такому, как Боббо, нужно жениться с умом, присмотреть кого-нибудь с деньгами, со связями.

— А у меня, вспомни-ка, ничего ведь не было, — сказала Бренда. — А ты взял и женился! — И они поцеловались, мечтая, чтобы их наконец оставили в покое, чтобы эта молодежь поскорей куда-нибудь делась.

Боббо снова вернулся в колледж, сдал выпускные экзамены по своей бухгалтерии, приехал домой и слег с гепатитом. А Руфь обнаружила, что она беременна.

— Все, хватит, пусть женятся, — сказала Бренда. — Я уже не в том возрасте, чтобы ходить за инвалидом.

Пока Боббо был болен, Руфь перебралась на кушетку и сломала в ней все пружины.

— Жениться?! — ужаснулся Боббо.

— Да другую такую еще поискать, — сказала Бренда. — Даже не знаю, как отец будет без нее справляться с делами. Работящая, старательная, и главное — порядочная!

— Но люди, люди-то что скажут?!

Бренда пропустила этот вопль мимо ушей и занялась продажей дома. Они с Энгусом приняли решение снова переехать в гостиницу, поскольку сын теперь встал на ноги и мог обеспечивать себя сам. Одри Сингер объявила, что выходит замуж за другого. Боббо выпил бутылку виски, спровоцировав тяжелый рецидив болезни, и женился на Руфи, которая к тому времени была уже на пятом месяце. Как известно, гепатит — болезнь изнурительная, сопровождающаяся упадком сил и угнетенным состоянием духа, поэтому Боббо махнул на все рукой и подумал, что, может быть, мать и права: такая ли жена, другая ли, какая разница? К тому же у Руфи имелось одно серьезное преимущество — она уже была при нем.

Когда Руфь вышла в своем белом атласном платье — они ехали регистрировать брак, — Боббо начал понимать, что, видимо, он ошибался: наверное, между одной женой и другой все-таки есть разница, и немалая. Ему казалось, что все на них оглядываются и мерзко хихикают. Не успела она родить, как тут же забеременела снова.

После этого Боббо заставил Руфь пойти к врачу и вставить спираль, а сам начал присматривать себе более подходящий объект для излияния нежных чувств и сексуальной энергии. По мере того, как он избавлялся от вызванных гепатитом болезненных проявлений, он без особого труда решал эту задачу. Он не собирался вести себя бесчестно и двулично и был готов делиться с Руфью подробностями того, что произошло, или обсуждать с ней то, что произойдет. Он сказал ей, что она, в свою очередь, тоже вольна экспериментировать в сексуальной сфере, сколько ей заблагорассудится — ради Бога!

— У нас будет свободный брак, — настраивал он ее еще до того, как они поженились. Она была на четвертом месяце и периодически страдала от приступов тошноты.

— Да-да, как скажешь, — отвечала она. — А что это значит?

— Это значит, что каждый из нас должен жить полнокровной жизнью и что мы всегда должны говорить друг другу правду. Брак — это как бы внешняя оболочка жизни, а не паутина, которая нас опутает. Это, так сказать, линия старта, а не финишная черта.

Она согласно кивала. Время от времени, сдерживая рвотный позыв, она зажимала рот рукой. Вот как сейчас, когда он рассуждал о необходимости личной свободы. Ему это было, прямо скажем, неприятно.

— Подлинная любовь не имеет ничего общего с собственническим инстинктом, — втолковывал он ей. — Забудь о так называемой любви до гробовой доски. А ревность? Недостойное, низкое чувство. Ну, это вообще прописная истина.

Она снова кивнула в знак согласия и опрометью бросилась в туалет.

Очень скоро он не без смущения обнаружил, что удовольствие, которое он получает от интимных встреч на стороне, во много раз усиливается предвкушением той минуты, когда он сам обо всем расскажет жене. Он как бы отделялся от собственного тела и со стороны наблюдал за эротической сценой со своим же участием. Это давало ему дополнительный стимул и в какой-то мере освобождало от ответственности, поскольку ответственностью он мог теперь поделиться с Руфью.

Для каждого из них было очевидно, что изначально во всем виновата Руфь, вернее ее тело — отсюда и пошли все неприятности (которые он, кстати сказать, неприятностями вовсе не считал). С этим ее телом он связал себя брачными узами против воли, по ошибке, и хотя он не намерен был уклоняться от исполнения супружеских обязанностей, он просто не мог и никогда не Смог бы привыкнуть к ее гигантским размерам, и Руфь это понимала.