В арабских библиотеках точно так же, как и в европейских, большая часть бесчисленных волюмов имела местный интерес и мнимое достоинство. Там были собраны: ораторы и поэты, приспособлявшие тон своих произведений к вкусам и нравам своих соотечественников; очерки истории всеобщей и частной, содержание которых с каждым поколением обогащалось новыми героями и новыми событиями; кодексы и комментарии по части юриспруденции, заимствовавшие свой авторитет из Мухаммедова закона; истолкования Корана и правоверной традиции и масса богословов - полемиков, мистиков, схоластиков и моралистов, принадлежавших, по мнению скептиков, к низшему разряду писателей, а по мнению верующих - к высшему. Произведения научного или умозрительного содержания могли быть разделены на четыре разряда - на философские, математические, астрономические и медицинские. Сочинения греческих философов были переведены на арабский язык и снабжены объяснениями, а некоторые из ученых трактатов, подлинники которых утрачены, дошли до нас в сделанных на Востоке переводах, благодаря тому, что там изучали сочинения Аристотеля и Платона, Евклида и Аполлония, Птолемея, Гиппократа и Галена. Между различными системами мышления, изменявшимися вместе с современными вкусами, арабы избрали философию Аристотеля, одинаково понятную или одинаково непонятную для читателей всех веков. Платон писал для афинян, и его аллегорический стиль слишком тесно связан с языком и с религией греков. После падения этой религии перипатетики снова вышли из неизвестности и одержали верх в словопрениях восточных сект, а много времени спустя после того испанские магометане восстановили в латинских школах изучение произведений Аристотеля. Физика, - в том виде, как она преподавалась в Академии и в Ликее, - замедляла развитие настоящих знаний, так как была основана не на наблюдениях, а на аргументах. Метафизика бесконечного или конечного духа нередко обращались в орудие суеверий; но теоретические и практические занятия диалектикой укрепляют умственные способности; десять Аристотелевых категорий обобщают наши идеи и приводят их в порядок, а его силлогизм есть самое острое орудие для диспутов. Им искусно пользовались в сарацинских школах; но так как он более годен для обнаружения заблуждений, чем для отыскания истины, то не следует удивляться тому, что новые поколения наставников и учеников постоянно вращались в одном и том же круге логических аргументов. Математика отличается тем особым преимуществом, что с течением времени она может только подвигаться вперед, но не может отступать назад. Но геометрию - если я не введен в заблуждение - итальянцы пятнадцатого столетия нашли в том же положении, в каком она находилась у древних, и каково бы ни было происхождение слова алгебра, сами арабы скромно сознаются, что основателем этой науки был грек Диофант. Они более успешно занимались астрономией, которая, возвышая человеческий ум, научает людей презрительно относиться и к крошечным размерам планеты, на которой они живут, и к их кратковременному существованию. Дорогие инструменты для астрономических наблюдений были доставлены ал-Мамуном; а страна халдейцев по-прежнему доставляла обширную поверхность и безоблачный горизонт. Сначала на равнинах Сеннара, а потом на равнинах Куфы его математики тщательно измерили один градус большего земного круга и определили всю окружность нашего шара в двадцать четыре тысячи миль. Со времен владычества Аббассидов до времен владычества внуков Тамерлана звезды были предметом тщательных наблюдений, но без помощи телескопа, а Астрономические Таблицы, багдадские, испанские и самаркандские, исправили некоторые мелкие ошибки, но не осмелились отвергнуть гипотезу Птолемея и не сделали ни одного шага к открытию Солнечной системы. При восточных дворах научные истины могли иметь успех лишь при содействии невежества и глупости, и тот астроном, который не захотел бы унижать своей учености или своей чести вздорными астрологическими предсказаниями, был бы предметом общего презрения. Но в медицине арабы стяжали заслуженные похвалы. Имена Мезуа и Гебера, Разиза и Авиценны стоят наряду с именами греческих знатоков этой науки; в городе Багдаде восемьсот шестьдесят докторов имели разрешение заниматься своей доходной профессией, а школа в Салерно, обязанная своим возникновением арабской учености, распространила по Италии и по Европе знакомство с этим целебным искусством. Успех каждого профессора мог зависеть от личных достоинств и от случайных причин; но мы в состоянии сделать более основательную оценку их познаниям по анатомии, ботанике и химии, - по этим трем основам их теории и практики. Суеверное уважение к мертвым заставляло и греков, и арабов ограничиваться вскрытием пчел и четвероногих; с самыми крупными и самыми доступными для наблюдения частями человеческого тела доктора были знакомы во времена Галена, но для более тщательных исследований нужны были микроскопы и зонды, употребляемые новейшими знатоками этого дела. Успехи ботаники зависят от человеческой предприимчивости, и сделанные в жарком поясе открытия могли обогатить гербарий Диоскори-да двумя тысячами растений. Некоторые традиционные сведения о химии, быть может, втайне сохранялись в египетских храмах и монастырях; много полезных практических сведений было добыто теми, кто занимался искусствами и мануфактурами; но химия как наука обязана своим происхождением и своими усовершенствованиями трудам сарацинов. Они прежде всего стали употреблять для дистилляции перегонный куб, получивший от них свое название; они разлагали произведения трех царств на составные части, исследовали различие и свойства щелочной соли и кислот и стали извлекать из ядовитых металлов приятные и целебные медикаменты. Но арабская химия всего более занималась превращением металлов и отыскиванием эликсиров бессмертия; рассудок и состояния тысяч людей пропали в горниле алхимии, а к преследованию этой великой цели поощряли три достойных сотрудника - тайна, вымысел и суеверие.

Но мусульмане сами лишили себя главных выгод, доставляемых чтением произведений греческих и римских писателей, - знакомства с древностью, чистоты вкуса и свободы мышления. Гордясь богатством своего родного языка, арабы пренебрегали изучением языков иностранных. Переводчиков греческих сочинений они выбирали между подвластными им христианами, которые иногда переводили с подлинного текста, а чаще, как кажется, с сирийских переложений, и в массе астрономов и медиков, сочинения которых были изложены на языке сарацинов, нет ни одного поэта, ни одного оратора и даже ни одного историка. Гомерова мифология возбудила бы в этих суровых фанатиках отвращение; они пребывали в праздном невежестве, управляя колониями македонян и провинциями, прежде принадлежавшими Карфагену и Риму; герои Плутарха и Ливия были преданы забвению, и история мира до Мухаммеда умещалась в коротенькой легенде о патриархах, о пророках и о персидских царях. Наше образование, основанное на изучении греческих и латинских писателей, быть может, налагает на наш ум исключительный отпечаток, и я вовсе не расположен осуждать литературу и умственное направление народа, с языком которого я незнаком. Тем не менее мне известно, что классические писатели научают многому, и я полагаю, что восточные народы могли бы позаимствовать от них и сдержанное благородство слога, и изящную соразмерность частей, и внешнюю форму как видимой, так и духовной красоты, и верное описание характеров и страстей, и риторические украшения рассказа, и аргументации, и правильную постройку эпопеи и драмы. Влияние правды и рассудка сказывается в результатах еще более положительных. Философы афинские и римские наслаждались благами и отстаивали права гражданской и религиозной свободы. Их сочинения нравоучительного и политического содержания могли бы мало-помалу развязать цепи восточного деспотизма, распространить либеральную склонность к расследованиям и к веротерпимости и внушить арабским мудрецам подозрение, что их халиф был тиран, а их пророк самозванец. Но инстинкт суеверия был встревожен даже введением отвлеченных знаний, и самые взыскательные приверженцы Корана осуждали опрометчивую и зловредную любознательность ал-Мамуна. Непреклонный религиозный энтузиазм и монарха, и народа следует приписать жажде мученичества, мечтам о рае и вере в предопределение. Меч сарацинов сделался менее страшен, когда их юношество стало переходить из лагерей в школы и когда армии правоверных осмелились читать и размышлять. Тем не менее греки из безрассудного тщеславия завидовали их склонности к ученым занятиям и неохотно наделяли восточных варваров священным огнем.

Во время кровопролитной борьбы Омейядов с Аббассидами греки воспользовались удобным случаем, чтоб отмстить за вынесенные обиды и расширить свои владения. Но третий халиф новой династии Махди жестоко отплатил им за это, в свою очередь воспользовавшись тем благоприятным обстоятельством, что византийский престол был занят женщиной и ребенком, - Ириной и Константином. Армия из девяноста пяти тысяч персов и арабов была отправлена от берегов Тигра к берегам Фракийского Босфора под начальством второго сына повелителя правоверных, Харуна, или Аарона. Ее лагерь, раскинутый на противоположных высотах Хризополя, или Скутари, так что Ирина могла видеть его из своего константинопольского дворца, известил императрицу об утрате ее армий и провинций. Ее министры подписали позорный мирный договор с согласия или с тайного одобрения своей государыни, а подарки, которыми обменялись два двора, не могли замаскировать ежегодной дани в семьдесят тысяч золотых динариев, которою была обложена римская империя. Сарацины слишком опрометчиво проникли внутрь отдаленной и враждебной страны; их склонили к отступлению тем, что обещали дать им надежных проводников и снабдить их съестными припасами, и ни один грек не имел смелости намекнуть на то, что измученную неприятельскую армию можно бы было окружить и уничтожить во время ее неизбежного прохода между одной крутой горой и рекой Сангарием. Через пять лет после этой экспедиции Харун вступил на престол своего отца и своего старшего брата; это был самый могущественный и самый энергичный из монархов этого дома; он прославился на Западе тем, что был союзником Карла Великого, а читателям он знаком с детства, так как постоянно был героем арабских сказок. Его прозвище Аль-Рашида (справедливого) было запятнано истреблением благородных и, быть может, невинных бармекидов; тем не менее он был способен выслушать жалобу бедной вдовы, которая была ограблена его солдатами и осмелилась цитировать неосмотрительному деспоту изречение из Корана, угрожавшее ему судом Божиим и судом потомства.

Его двор был украшен блеском роскоши и учености; в свое двадцатитрехлетнее царствовавание Харун неоднократно посещал свои провинции от Хорасана до Египта, девять раз совершал благочестивые странствования в Мекку, восемь раз вторгался на территорию римлян, а всякий раз как они прекращали уплату дани, они узнавали по опыту, что один месяц опустошений стоил им дороже, чем один год покорности. Но когда жестокосердная мать Константина была свергнута с престола и отправлена в ссылку, ее преемник Никифор решился стереть это клеймо рабства и унижения. Письмо императора к халифу было прикрашено намеком на игру в шахматы, которая уже перешла в ту пору из Персии в Грецию. “Королева (он разумел Ирину) считала вас за ладью, а себя за пешку. Эта малодушная женщина согласилась уплачивать дань в двойном размере против того, что должна бы была взыскивать с варваров. Итак, возвратите то, что было плодом вашей несправедливости, или подчиняйтесь приговору меча”. С этими словами послы бросили к подножию престола связку мечей. Халиф улыбнулся при этой угрозе и, обнажив свой палаш, samsamah, приобретший историческую или баснословную известность, перерубил пополам слабое оружие греков, не употребляя в дело острия и не попортив закала своего клинка. Затем он продиктовал следующее послание, отличавшееся внушительною краткостью: “Во имя Всемилосердого Бога, повелитель правоверных Харун-аль-Рашид к римской собаке Никифору. Я прочел твое письмо, сын неверной матери. Ты не услышишь моего ответа, а увидишь его”. Этот ответ был написал кровавыми и огненными буквами на равнинах Фригии, а греки сдержали быстроту арабского наступления лишь при помощи обмана и притворного раскаяния. Торжествующий халиф удалился по окончании утомительной кампании в свой любимый дворец, в Ракку на берега Евфрата; но расстояние в пятьсот миль и суровое время года дали его противнику смелость нарушить мирный договор. Никифора поразило удивлением смелое и быстрое наступление повелителя правоверных, снова перешедшего среди зимы через снежные горы Тавра; он истощил все свои военные и политические хитрости, и этот вероломный грек бежал с тремя рабами с поля сражения, усеянного сорока тысячами его подданных. Однако император стыдился изъявлений покорности, а халиф твердо решил победить. Сто тридцать пять тысяч солдат регулярной армии получали от Харуна жалованье и были внесены в списки его войск; сверх того, более трехсот тысяч людей всякого рода выступили в поход под черным знаменем Аббассидов. Они разлились по Малой Азии далеко за Тиану и Анкиру и обложили понтийскую Гераклею, которая когда-то была столицей цветущего государства, а в настоящее время не более как ничтожный городишко, и которая в ту пору была способна выдержать внутри своих старинных стен месячную осаду против всех военных сил Востока. Она была совершенно разрушена, и найденная в ней добыча была обильна; но если бы Харун был знаком с греческой историей, он пощадил бы статую Геркулеса, атрибуты которого - палица, лук, колчан и львиная шкура - были изваяны из массивного золота. Опустошение, распространившееся морем и сухим путем от берегов Эвксинского моря до острова Кипр, принудило императора Никифора отказаться от его высокомерного вызова. В новом мирном договоре было условлено, что развалины Гераклеи всегда будут служить уроком для греков и памятником славы победителя и что на монете, которою будет уплачиваться дань, будут вычеканены изображения и имена Харуна и его трех сыновей. Однако благодаря этой многочисленности повелителей было легче снять с римского имени этот позор. Между наследниками халифа возникли, после смерти их отца, раздоры, а вышедший победителем из этой борьбы благородный ал-Мамун был слишком занят восстановлением внутреннего спокойствия и распространением заимствованных от иностранцев научных познаний.

В то время как в Багдаде царствовал ал-Мамун, а в Константинополе Михаил Косноязычный, арабы завладели островами Крит и Сицилия. Их собственные писатели, ничего не знавшие о славе, которую стяжали Юпитер и Минос, относились к первому из этих приобретений с пренебрежением; но оно не было оставлено без внимания византийскими историками, которые начали в ту пору освещать события своего времени более ярким светом. Кучка андалузских добровольцев, недовольных испанским климатом или испанским правительством, пустилась в море в поисках за приключениями; но так как они отплыли только на десяти или двадцати галерах, то их военные предприятия были заклеймены названием морских разбоев. В качестве подданных и приверженцев белой партии они считали себя вправе нападать на владения черных халифов. Партия недовольных открыла им доступ внутрь Александрии; они поражали без разбора и друзей, и врагов, грабили церкви и мечети, продали более шести тысяч христианских пленников и держались в столице Египта до той минуты, когда сам ал-Мамун прибыл в Александрию со своей армией. От устьев Нила до Геллеспонта острова и берега, находившиеся во власти как греков, так и мусульман, сделались жертвами их хищнических набегов; они прельстились плодородием Крита, пожелали овладеть этим островом и скоро возвратились туда с сорока галерами для более серьезного нападения. Андалузцы бродили по острову, не встречая никакого сопротивления; но когда они возвратились на берег с награбленною добычею, их суда были объяты пламенем, а их вождь Абу Кааб признал себя виновником этого пожара. Они стали обвинять его в безумии и вероломстве. “Чем вы недовольны?
– возразил хитрый эмир.
– Я привез вас в страну, которая изобилует млеком и медом. Здесь ваше настоящее отечество; отдыхайте от ваших трудов и позабудьте бесплодную страну, в которой вы родились”.
– “А наши жены и дети?” - “Ваши красивые пленницы заменят ваших жен; в их объятиях вы скоро сделаетесь отцами новых потомков”. Их первоначальным жилищем был лагерь в заливе Суд, обнесенный рвом и валом; но один перешедший в их религию монах указал им более выгодное место в восточной части острова, а название Кандакса, данное их крепости и колонии, было распространено на весь остров в извращенном новейшем названии Кандии. Из ста городов, существовавших во времена Миноса, оставалось только тридцать, и только один из этих тридцати, по всему вероятию Кидония, имел достаточно мужества, чтоб отстоять свою свободу и не отречься от христианства. Критские сарацины скоро загладили утрату своего флота, и леса горы Иды стали рассекать морские волны. В течение ста тридцати восьми лет константинопольские императоры часто нападали на этих отважных корсаров, но их ненависть была бессильна, а их военные предприятия неудачны.

Строгий приговор, внушенный суеверием, сделался причиной утраты Сицилии. Один влюбленный юноша, тайно похитивший монахиню из ее монастыря, был присужден императором к отсечению языка. Евфемий обратился за помощью к благоразумию и к политике африканских сарацинов и скоро возвратился с императорской порфирой, с флотом из ста кораблей и с армией из семисот всадников и десяти тысяч пехотинцев. Эти войска высадились в Мазаре, неподалеку от развалин древнего Селинута; но после того, как они одержали несколько неважных побед, Сиракузы были освобождены греками, вероотступник был убит под городскими стенами, а его африканские друзья были доведены до необходимости питаться мясом своих собственных лошадей. Они в свою очередь получили сильные подкрепления от своих андалузских единоверцев; западная и самая обширная часть острова мало-помалу подпала под их власть, и удобный Палермский порт был избран центром морского и военного могущества сарацинов. Сиракузы в течение почти пятидесяти лет оставались верными клятве, принесенной Христу и Цезарю. Во время последней, и роковой осады их граждане выказали некоторые остатки того мужества, с которым боролись против военных сил Афин и Карфагена. Они в течение более двадцати дней выдерживали действие неприятельских стеноломов и так называемых катапульт, мин и черепах, и город мог бы быть спасен, если бы моряки императорского флота не были задержаны в Константинополе постройкой церкви в честь Девы Марии. Диакона Феодосия вместе с епископом и всем духовенством оттащили от алтаря, отправили в Палермо закованными в цепи, заключили в подземную темницу и ежеминутно подвергали опасности выбора между смертью и вероотступничеством. Его трогательные и не лишенные внешнего изящества жалобы могут считаться эпитафией его отечества. Со времени завоевания Сицилии римлянами до ее завоевания сарацинами Сиракузы мало-помалу приходили в упадок, а в настоящее время занимают лишь остров Ортигию, на котором были первоначально построены. Тем не менее в них еще были большие богатства; найденная в соборе серебряная утварь весила пять тысяч фунтов; вся добыча была оценена в один миллион золотых монет (то есть около четырехсот тысяч фунтов стерлингов), а число всех пленников, конечно, превышало цифру тех семнадцати тысяч христиан, которые были отправлены в Африку, в рабство, после разграбления Тавромения. В Сицилии и религия, и язык греков были уничтожены с корнем, и такова была покорность подраставшего поколения, что над пятнадцатью тысячами мальчиков был совершен обряд обрезания в один день с сыном халифа из рода Фатимидов. Арабские эскадры стали выходить в море из гаваней Палермо, Бизерты и Туниса; сто пятьдесят городов Калабрии и Кампании подверглись их нападениям и были разграблены, а для предместий Рима не могли служить охраной имена Цезарей и апостолов. Если бы магометане действовали единодушно, Италия сделалась бы легкой и блестящей прибавкой к империи пророка. Но багдадские халифы утратили свое влияние на Запад; Аглабиды и Фатимиды захватили африканские провинции; их эмиры в Сицилии стремились к независимости, и все помыслы о завоеваниях и о владычестве низошли до возобновления хищнических набегов.

Среди страданий, которым подверглась в ту пору доведенная до изнеможения Италия, имя Рима пробуждает в нас блестящие и печальные воспоминания. Отплывший от берегов Африки флот сарацинов осмелился войти в устье Тибра и приблизиться к городу, который и при своем упадке пользовался общим уважением в качестве метрополии христианского мира. Его ворота и вал охранялись дрожавшим от страха населением; но гробницы и храмы св. Петра и св. Павла, находившиеся в предместиях Ватикана и на дороге в Остию, оставались незащищенными. Их невидимая святость предохранила их от нападений готов, вандалов и лангобардов; но арабы не уважали ни Евангелия, ни христианской легенды, а их склонность к грабежу одобряли и возбуждали правила Корана. От христианских идолов были отобраны богатые приношения; из храма св. Петра был унесен серебряный алтарь, и если тела святых и самые здания остались в целости, то это следует приписать скорее торопливости сарацинов, чем угрызениям их совести. Во время своего наступления по Аппиевой дороге они ограбили Фунди и осадили Гаэту; но они удалились от стен Рима, и, благодаря их раздорам, Капитолий не подпал под иго меккского пророка. Такая же опасность все еще висела над головами римского населения, а его военных сил было недостаточно для борьбы с силами какого-нибудь африканского эмира. Римляне обратились за помощью к своему латинскому государю; но знамя Каролингов не устояло перед отрядом варваров; римляне задумали снова признать над собою власть греческих императоров, но такая попытка отзывалась бы изменой, а помощь была бы и далека и ненадежна. Их положение, по-видимому, стало еще более затруднительным вследствие смерти их духовного и светского правителя; но крайность заставила их отложить в сторону формальности, соблюдавшиеся при выборах пап, и интриги, которыми сопровождались эти выборы, и единогласное избрание Льва Четвертого было спасением и для церкви, и для города. Этот первосвященник был родом римлянин; в его душе пылало мужество первых веков республики, и он стоял среди развалин своего отечества, выпрямившись во весь рост, как одна из тех непоколебимых и величественных колонн, которые возвышаются над остатками римского форума. Первые дни своего царствования он посвятил на очищение мощей и перенесение их в безопасное место, на молитвы и процессии и на совершение тех торжественных религиозных церемоний, которые по меньшей мере оказывали благотворное влияние на воображение народной толпы и поддерживали в ней надежду. О средствах обороны уже давно никто не заботился, не потому, что мир считали обеспеченным, а потому, что при тогдашнем положении и тогдашней нужде никто об этом не подумал. Лев занялся восстановлением старинных городских стен, насколько это позволяли ему скудные денежные средства и свободное от других занятий время: в тех местах, которые были всех доступнее для нападения, были частию вновь построены, частию ремонтированы пятнадцать башен, из которых две господствовали над обоими берегами Тибра, а поперек реки была протянута железная цепь для того, чтобы неприятельский флот не мог подняться вверх против течения Тибра. Римлян на короткое время успокоило приятное известие, что осада Гаэты снята и что одна часть неприятельских сил погибла в морских волнах вместе со святотатственно награбленной добычей.

Но стихнувшая на время буря скоро разразилась над ними с удвоенною яростью. Царствовавший в Африке Аглабид унаследовал от своего отца денежное сокровище и армию; флот из арабских и мавританских судов после непродолжительного отдыха в портах Сардинии стал на якорь у устьев Тибра в шестнадцати милях от города, а дисциплина и многочисленность неприятеля, по-видимому, предвещали не временное нашествие, а намерение прочно утвердиться в завоеванной стране. Но предусмотрительный Лев заключил союз с вольными приморскими городами Гаэтой, Неаполем и Амальфи, находившимися в вассальной зависимости от греческой империи; в минуту опасности их галеры появились в Остийском порте под предводительством сына неаполитанского герцога Цезария - благородного и отважного юноши, уже прежде того одерживавшего победы над флотами сарацинов. Цезарий был приглашен в Латеранский дворец вместе с главными из своих товарищей, и хитрый первосвященник притворно осведомился о причине их посещения и принял с радостным удивлением ниспосланную Провидением помощь. Городская милиция в полном вооружении сопровождала своего духовного отца до Остии, где он сделал смотр военным силами своих великодушных избавителей и дал им свое благословение. Они целовали его ноги и приобщились св. Таин с воинственным благочестием, а Лев произнес молитву, в которой просил, чтоб тот же Бог, который предохранил св. Петра и св. Павла от ярости морских волн, поддержал силы его подвижников в борьбе с врагами его святого имени. После произнесения молитвы, совершенно похожей на молитву христиан, и с таким же, как христиане, мужеством мусульмане двинулись в атаку на галеры, которые держались на своих выгодных позициях вдоль берега. В ту минуту, как победа уже клонилась на сторону союзников, ее довершила с меньшею для них славою внезапная буря, с которой не были в состоянии бороться искусство и мужество самых отважных моряков. Христиане укрылись в дружеской гавани, между тем как суда африканцев рассыпались и были искрошены в куски среди утесов и островов неприятельского побережья. Те из мусульман, которые уцелели от кораблекрушения и от голода, не нашли у своих неумолимых преследователей пощады, которой они и не заслуживали. Меч и виселица уменьшили опасную многочисленность пленников, а оставленные в живых были с большею пользою употреблены на исправление тех священных зданий, которые намеревались разрушить. Первосвященник отправился во главе граждан и союзников к раке апостолов, чтоб совершить благодарственное молебствие, и тридцать арабских луков из чистого и массивного серебра, принадлежавшие к числу добычи, доставленной этою морскою победой, были развешены вокруг алтаря галилейского рыбака. В течение всего своего царствования Лев Четвертый заботился об укреплении и украшении Рима. Церкви были реставрированы и украшены; около четырех тысяч фунтов серебра было употреблено на ремонт храма св. Петра, а его святилище было украшено золотою утварью, которая весила двести шестнадцать фунтов, носила изображение папы и императора и была обложена жемчугом. Но эта пустая роскошь делает менее чести характеру Льва, чем отеческая заботливость, с которою он восстановил городские стены Горты и Америи и поселил рассеявшихся жителей Чентумчелл во вновь основанном, в двенадцати милях от морского берега, городе Леополь. Благодаря его щедрости колония корсиканцев вместе с их женами и детьми была поселена в Порто, близ устьев Тибра; для них были приведены в исправность развалившиеся городские здания; поля и виноградники были разделены между новыми поселенцами; для их обзаведения их безвозмездно снабдили лошадьми и рогатым скотом, и эти отважные изгнанники, дышавшие мщением против сарацинов, поклялись жить и умереть под знаменем св. Петра. Богомольцы, приходившие с запада и с севера поклониться раке апостолов, мало-помалу образовали обширное и многолюдное Ватиканское предместье, а их жилища носили на языке того времени, смотря по национальности жителей, название школ греческих и готских, лангобардских и саксонских. Но эту священную территорию ничто не защищало от святотатства врагов; чтоб окружить ее стенами и башнями, было истощено все, что могла приказывать правительственная власть и что могли доставлять добровольные приношения, а для четырех летних благочестивых усилий служило поощрением во всякое время года и во всяком часу дня личное присутствие неутомимого первосвященника. Свою любовь к славе - эту благородную, но мирскую страсть - он обнаружил в названии Леонинского города, которое дал Ватикану; впрочем, то, что было спесивого в этом посвящении, смягчалось христианским покаянием и смирением. Папа и его духовенство обошли окружную черту этого города босиком и в одеянии кающихся; торжественное пение совершалось на тон псалмов и молебствий; стены были окроплены святой водой и церемония закончилась молитвой о том, чтоб, под охраною апостолов и ангельской рати, и старый, и новый Рим всегда были чисты, счастливы и неприступны.