Коган. Эти сказки про фараона хороши для детей.

Берл. Эге! Мы в писание верим, только пока на нем гривенники растут.

Самсон (все тем же тягучим напевом). И заболел фараон. И чтобы лечить его, стали убивать людей, кровью человеческой стали обмывать тело фараона. Была болезнь эта — сознание народа, который рвался уйти из рабства и помыслы свои устремлял к богу. Кровью народа склеивали распадавшийся престол фараона. И когда явился Моисей и стал готовить народ к восстанию, фараон усилил гонения и гнет. Он воспретил давать солому для делания кирпичей и требовал, чтобы народ сам ходил искать солому, а урочное число кирпичей, какое было сделано вчера и третьего дня, было бы сделано и теперь. Но не склонился Моисей. Но зажегся Великий Дух гневом великим, возмущением бурным, святой ненавистью. И, алкая света и алкая правды, разорвал он цепи и повел народ к свободе.

Коган. Не могу я это слышать!.. Отец при детях говорит такие вещи!.. Дети развращаются, дети бесятся, делают черт знает что — и их шлют на каторгу и вешают.

Самсон. Знаете ли, что я скажу вам еще? (Торжественно.) Когда Моисей пас скот у горы Хорив, увидел он, что вот терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. И сказал тогда Моисей: зайду и посмотрю на это великое явление, отчего куст не сгорает. И оказалось: оттого куст не сгорает, что в среде куста бог.

Коган (вполоборота, рычит). Ну?!

Самсон. И теперь происходит то же самое. То же самое великое явление происходит и теперь. И теперь терновый куст горит огнем. И куст не сгорает. И в среде куста — возмущенный дух угнетенного народа.

Коган. Ах да оставьте вы все эти байки!

Самсон (вдохновенно, величественно, повысив голос). И не сгорит терновый куст, и не уйдет из среды его возмущенный дух. Не уйдет из среды его бог, не уйдет, пока гнет, насилие не будут побеждены.

Коган (задыхаясь от злобы). Ну! Ну!.. И после этого… и после таких слов вы хотите, чтобы дети наши были как следует?.. Никаких кустов нет! Я знать не хочу никаких кустов!..

Самсон (подняв руку, торжественно, как первосвященник). «И сказал он: не приближайся сюда; сними обувь твою с ног твоих, потому что место, на котором ты стоишь, земля святая».

Меер. Ваш Александр от вас таких слов не слыхал, а что выходит?

Берл. Ну! Александр!..

Леа. Леньчик, Ленюшка, ты побледнел…

Meер. Может быть, ему лучше бы на воздух?

Коган. Все умные стали, все ученые, все рассуждают. Каждый мурло, каждый мастеровой… Вот полюбуйтесь: газету читает! Понимает он в газете, как петух в молитвеннике.

Берл. В молитве вы сами не очень понимаете, и уж лучше вы о процентах говорите.

Коган. Молчи ты, кузнец!

Берл. Ты чего «тыкаешь»? Ты чего орешь здесь?

Леньчик. Вот здорово!

Коган (багровеет). Ах ты… ты… босявка!

Берл. Уйди отсюда, ростовщик!

Самсон. Берл, оставь!

Леа. Что с тобой, Берл?

Коган. Я же тебе покажу… Ах ты, мерзавец!.. Ты такой?.. Ты такой?..

Берл (приближаясь). Да, такой, не другой… Сейчас марш отсюда, а то… за хвост и в канаву!

Леньчик. Вот ловко, ей-богу!

Меер. Ты сбесился, Берл?

Коган (пятясь к выходу). Ах ты, подлый шарлатан такой! Ах ты, лайдак! Вот он, ваш рабочий класс!.. Вот они, ваши социалисты!.. Я ж тебе покажу!.. Ужо ты у меня увидишь… (Уходит.)

Самсон. Зачем ты это сделал, Берл?

Берл. Что я сделал?

Леа. Ты без скандалов не можешь.

Meер. Веселее ему, когда поругается.

Берл. Да ведь он ко мне пристал, ростовщик проклятый… На конфетной фабрике у него двести человек работает, подростки все, и нигде, во всем городе, так не мучают рабочих, как у него.

Леньчик. Так его, Берл, отлично. И пусть сюда не лазит.

Самсон. Он и меня раздражает, но все-таки…

Леньчик. Пусть не лазит, пусть не лазит… Дай мне газету, Берл… про того, который бомбу бросил.

Леа. Ты лучше не читай, Ленечка, ты не двигайся…

Самсон (задумчиво). Вот я и доволен, и рад всему, что делается, а в сердце у меня черно… Слишком черно у меня в сердце.

Меер. А не надо смотреть в сердце.