— Ну, а потомъ что было? въ волненіи спросилъ Гэй.

— Потомъ, онъ ухалъ верхомъ, а она горько заплакала, но спустя нсколько времени развеселилась и долго со мной разговаривала. Я даже помню, что она назвала мн нсколько любимыхъ псенъ мистера Морвиля и вполголоса пропла нкоторыя изъ нихъ.

— Не можете-ли вы вспомнить эти псни? съ живостью спросилъ Гэй.

— И - и! сэръ! да у меня никогда и голосу не было, — возразила мистриссъ Лэвирсъ. Слушайте-же. Мы съ ней очень разговорились, она смясь описывала мн свое путешествіе по Шотландіи и начала даже дурачиться — но только меня ни на шагъ не выпускала изъ комнаты и все твердила «ахъ! скоро-ли мужъ прідетъ?» Я заварила ей чаю, уговаривала ее лечь въ постель, но она не соглашалась, хотя видно было, что она очень утомлена.

— Мужъ сейчасъ вернется, — говорила она:- возьметъ меня съ собой въ Рэдклифъ, онъ разскажетъ мн какъ его тамъ приняли, что онъ видлъ въ дом. — И бдняжка все прислушивалась у окна, не слышно-ли стука копытъ лошади. Я ее все утшала, говоря, что чмъ дольше онъ будетъ у отца, тмъ лучше. Вдругъ, меня позвали внизъ, бгу туда — вс люди въ смятеніи; извстіе уже прилетло — откуда и какъ? — никто не зналъ. Я еще порядкомъ не успла опомниться, какъ вдругъ на верху раздался страшный крикъ. Бдная мамочка врно она побжала за мной и съ верху лстницы услыхала, что говорятъ внизу. Я бросилась къ ней, гляжу, а ужъ она лежитъ на полу какъ мертвая. Съ этой минуты начались у ней муки.

— Она на слдующій-же день и умерла? — спросилъ Гэй, помолчавъ немного. Могла-ли она хоть узнать меня?

— Нтъ, сэръ! она скончалась полъ-часа спустя, посл того какъ вы родились. Я ей сказала, что родился сынокъ, но она какъ будто не слыхала или не поняла меня, упала назадъ на подушки, и съ ней сдлался обморокъ. Почудилось мн, будто она прошептала: Морвиль! но на врно не знаю. Черезъ нсколько минутъ ее не стало. Голубушка моя! заключила мистриссъ Левирсъ, обливаясь слезами. Я объ ней плакала какъ объ родной дочери, но потомъ поблагодарила судьбу, что она скончалась. Каково было-бы ей узнать, какой смертью умеръ ея бдный супругъ? Да, сэръ Гэй, прибавила старушка, не думала я тогда, что увижу васъ когда-нибудь стройнымъ, здоровымъ молодымъ человкомъ. какъ теперь. Я ужъ и тогда думала, что вы Богу душу отдадите, когда послала за мистеромъ Гаррисономъ, чтобы окрестить васъ. Испугалась, да сама и окрестила.

— Такъ это вы позаботились о моей душ, - сказалъ Гэй, оживившись мгновенно. Значитъ, вамъ я обязанъ боле, чмъ кому другому на этомъ свт.

— И - и, сэръ, помилуйте, — сказала улыбаясь мистриссъ Лэвирсъ, чрезвычайно довольная любезностью Гэя. Иначе нельзя было сдлать. Я васъ окрестила въ этой самой чашк изъ китайскаго фарфора, что стоитъ у меня вотъ тамъ, въ шкаф. Я берегу ее, съ тхъ поръ какъ зницу ока, и никому до нея дотрогиваться не даю.

— По правд сказать, я немного струсила, когда ршилась васъ крестить, но докторъ и вс окружающіе успокоили меня, говоря, что вамъ не дожить до прізда мистера Гаррисона. Я рада была, что хоть Мэркгамъ попалъ къ намъ въ свидтели, онъ посплъ какъ разъ вовремя, все возился въ Рэдклиф со старикомъ сэръ Гэемъ.

Разсказы мистриссъ Лэвирсъ доставляли огромную отраду Гэю, и онъ, отъ времени до времени, зазжалъ въ Мурортъ къ старушк въ гости, чтобы попросить ее повторить то, что она ужъ разъ десять передавала.

Тоска по матери не ослабляла у Гэя тоску по Эмми, образъ которой ни на минуту не выходилъ у него изъ головы. Вечера тянулись длинной вереницей, и Гэй постоянно проводилъ ихъ одинъ, съ своими книгами и воспоминаніями прошлаго.

Однажды онъ зажегъ свчку и пошелъ въ большую столовую, двери которой не отпирались съ того несчастнаго вечера, когда его отца принесли изъ лсу мертваго. Замокъ громко щелкнулъ, на Гэя пахнуло сырымъ воздухомъ нежилой комнаты, загроможденной старинной мебелью сверху до низу. Гэй пробрался между креслами, диванами и столами, поставленными одни на другіе, и дошелъ до стны, на которой вислъ большой поясный портретъ молодаго человка — работы Лэли. Высоко приподнявъ свчку, онъ началъ пристально разсматривать картину. На ней былъ изображенъ юноша въ полномъ цвт лтъ, онъ держалъ шляпу съ плюмажемъ въ одной рук, а другой опирался на мечъ. Его темнокаштановые кудри обрамляли свжее лицо, полное жизни и силы; глаза, на портрет, горли какъ, живые. Онъ весь дышалъ весельемъ, но на губахъ его лежало какое-то строгое, жестокое выраженіе. Самая поза его, эта рука, смло опиравшаяся на орудіе смерти — придавала всему портрету что-то особенное, характеристическое. На углу подл самой рамы была подпись: Гюго Морвиль. 20, 1671.

Гэй долго не спускалъ глазъ съ изображенія дда; странныя мысли шевелились въ голов, пока онъ вглядывался въ это знакомое ему лицо; ему казалось, что передъ нимъ стоитъ живой человкъ, желающій проникнуть въ его душу своими насквозь пронизывающими глазами. Съ трудомъ могъ онъ оторваться отъ тяжелаго чувства, приковавшаго его къ этому таинственнному портрету; постоявъ нсколько времени, онъ вздохнулъ, вышелъ изъ комнаты и крпко заперъ за собою двери.

Счастіе было Гэя, что природа одарила его необыкновенной энергіей и дятельностію. Онъ не допустилъ себя до отчаянія. Днемъ, онъ занимался по хозяйству, а вечеромъ, неутомимо работалъ надъ науками или толковалъ съ Мэркгамомъ, по дламъ имнія. Тяжеле всего было ему провести вечеръ сочельника одному. День былъ сумрачный, густой снгъ валилъ хлопьями. Къ Гэю никто не заглянулъ и онъ просидлъ все время одинъ, съ трудомъ борясь съ одолвающей его тоскою. Онъ пробовалъ заниматься, хотлъ что-то почитать — ничего не шло въ голову. Онъ бросилъ въ сторону книги, услся противъ камина и задумался, вспоминая, какъ въ прошломъ году, въ это самое время, въ Гольуэл, онъ вмст съ Лорой и Эмми убиралъ комнаты зеленью и какъ весело они провели вечеръ наканун Рождества.

Грустно ему стало сравнивать настоящее съ прошедшимъ. Его теперь вс забыли — вс, даже мистрисъ Эдмонстонъ и врный Чарльзъ!….

Въ эту минуту до ушей его долетли слабые оторывки святочной псни [2] , распваемой хоромъ поceлянъ. Мелодія эта была дотого музыкальна и полна свжести, что даже для избалованнаго уха такого артиста, какъ Гэй, пснь звучала какой-то особенной прелестью. Онъ раздвинулъ тяжелыя занавси, отперъ ставни и выглянулъ на дворъ, гд стояло нсколько человкъ. Какъ только изъ окна показался свтъ, пснь снова огласила воздухъ, и звуки ея лились все громче и громче. Гэй отперъ окно, привтствовалъ пвцовъ каждаго по ихъ имени и спросилъ: зачмъ они поютъ на холод, стоя въ по колни снгу, когда имъ смло можно войдти въ переднюю.

Самый древній изъ стариковъ подошелъ поближе къ Гэю — онъ былъ дотого дряхлъ, что его дребезжащій голосъ больше портилъ, чмъ украшалъ ихъ скромный хоръ.

— Изволите-ли видть, сэръ Гэй, — сказалъ онъ, нкоторые изъ насъ сомнвались, будете-ли вы довольны, если мы по старинному обычаю, придемъ подъ наши окна и начнемъ пть. Теперь это ужъ не водится, говорятъ. Мы не смли васъ безпокоить, а начали вполголоса свой хоръ, чтобы узнать, разгнваетесь вы за это, или нтъ.

— Спасибо, старикъ, — отвчалъ Гэй:- тутъ не зачто гнваться, я очень люблю такого рода псни. Пройдите къ парадному крыльцу, я вамъ отопру дверь.