Уличные песни
вернуться

Добряков Алексей
Шрифт:

Плыви ты, наша лодочка блатная

Плыви ты, наша лодочка блатная, Куда тебя течением несет. А воровская жизнь — она такая: От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да) Воровка никогда не станет прачкой. А жулик не подставит лямке грудь. Грязною тачкой руки пачкать? — Перекурим это как-нибудь. (да-да-да) Дом наш стоит на самом крае Волги. А наша жизнь по камешкам течет. И пусть бы только сидеть не долго — От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да) Плыви ты, наша лодочка блатная, Куда тебя течением несет. А воровская жизнь — она такая: От тюрьмы ничто нас не спасет. (да-да-да)

Звезды ярко в решетках искрятся

Звезды ярко в решетках искрятся. Грустно в сердце младого красавца. Он не весел, не хочет смеяться. Про свободу он песню пост.

Припев:

Знаю, радость моя впереди: Грязь я смою, а грубость запрячу, И прижмусь к материнской груди, И тихонько от счастья заплачу. Мне теперь, дорогая, обидно. Ни тебя, ни кого мне не видно. Предо мной твои пышные кудри, Да любовь в моем сердце горит.

Припев.

Багровеет заря, мне не спится. Сердце птицей на волю стремится. Угасают последние звезды, Пропадают с рассветом мечты.

Припев:

Знаю, радость моя впереди: Грязь я смою, а грубость запрячу, И прижмусь к материнской груди, И тихонько от счастья заплачу.

Дочь прокурора

Там в дому прокурора Безотрадно и тихо Жила дочка-красотка, Звали Нина ее: С голубыми глазами И чудесной походкой, Как весенняя песня, Спетая соловьем. Было ей восемнадцать. Никому не доступна. И с каким-то презреньем Все глядит на людей. И ни ласковых взоров, И ни нежных укоров Не подарит народу Из-под строгих бровей. Но однажды в субботу На балу в старом парке К ней шикарно одетый Подошел паренек — Неприступный красавец Из преступного мира, Молча ей поклонился И на танец увлек. Танцевали, обнявшись, А потом средь березок Поцелуями жаркими Они тешились всласть. И тут гордая Нина, Эта дочь прокурора, Отдалась безраздельно В его полную власть. Сколько было там страсти, Сколько было там ласки! Воровская любовь Коротка, но сильна. Ничего он не хочет, Ничего не желает, Только ласки красотки, Только море вина. Но судьба воровская, Как волною, бросает, То этап, то свобода, То опять лагеря. И однажды во вторник На одном на вокзале Завалил он на деле И ее, и себя. На скамье подсудимых Сидят молча, обнявшись. Прокурор поседевший Пьет уж пятый стакан. И ослепший от горя Видит он на скамье лишь: Рядом с дочкой любимой — Молодой уркаган.

Полгода я скитался по тайге

Полгода я скитался по тайге. Я ел зверье и хвойную диету. Но верил я фартовой той звезде, Что выведет меня к людскому свету. Как все случилось, расскажу я вам. Вы помните те годы на Урале, Как стало трудно деловым ворам, А в лагерях всем суки заправляли? Мы порешили убежать в тайгу, А перед этим рассчитаться с гадом. Ползли мы, кровью харкая, в снегу… Ну да об этом вспоминать не надо. Куда бежал — была, брат, у меня Одна девчоночка — пять лет с ней не видался, — Этап мой угоняли в лагеря, Я плакал, когда с нею расставался. И вышел я. Везло, как дураку. И поезд прогудел на остановке. Вскочил в вагон на полном на ходу И завалился спать на верхней полке. Нашел я улицу и старый ветхий дом. Я на крыльцо поднялся. Сердце билось. Внимательно я посмотрел кругом. Но лишь звезда на небе закатилась. Открылась дверь, и вот она стоит. А на руках ребеночек — мальчишка. «А мне сказали, что в побеге ты убит. Ждать перестала и не знаю уж, простишь ли. Лишь одного тебя любила я. Пять лет ждала и мальчика растила. Но видно горькая была судьба моя — Я замуж вышла, обвенчалась я, мой милый». Я взял сыночка, пред глазами подержал. Запомнил все: лицо, глаза, ресницы. А деньги все, что в поездах я взял, Ей в руку сунул — даже не простился. Пошел к начальнику тогда и сдался я. Сказал, что, мол, в побеге. И откуда. Легавые собрались вкруг меня И на меня глазели, как на чудо. Потом начальник папки полистал И, побледнев, промолвил тихо: «Точно Ты при побеге ведь убийцей стал И к вышаку приговорен заочно». Простите меня, люди всей земли. Прости, Господь. Ты есть, теперь я знаю Жить не могу я без большой любви. Да и без сына жить я не желаю.

Серебрился серенький дымок

Серебрился серенький дымок, Таял в золотых лучах заката. Песенку принес мне ветерок Ту, что пела милая когда-то. Жил в Одессе славный паренек. Ездил он в Херсон за голубями. И вдали мелькал его челнок С белыми, как чайка, парусами. Голубей он там не покупал, А ходил и шарил по карманам. Крупную валюту добывал. Девушек водил по ресторанам. Но пора суровая пришла: Не вернулся в город он родимый. И напрасно девушка ждала У фонтана в юбке темно-синей. Кто же познакомил нас с тобой? Кто же нам принес печаль-разлуку? Кто на наше счастье и покой Поднял окровавленную руку? Город познакомил нас с тобой. Лагерь нам принес печаль-разлуку Суд на наше счастье и покой Поднял окровавленную руку. А за это я своим врагам Буду мстить жестоко, верь мне, детка! Потому что воля дорога, А на воле я бываю редко. Серебрился серенький дымок, Таял в золотых лучах заката. Песенку принес мне ветерок Ту, что пела милая когда-то.

Я напишу письмо последнее, прощальное

Я напишу письмо последнее, прощальное. Я напишу письмо в колесный перестук. Мне будут на пути причалы, расставанья, И на моей судьбе — следы от чьих-то рук. На зону поднимусь, как дипломат в иную, В чужую сторону — язык ведь незнаком. Войду к зека в барак, как в вотчину чужую. Там каждый капитан и к плаванью готов. Вот руку на плечо кладет пахан сурово И тихо говорит: «Теперь ты, кореш, наш. На нарах у окна постель уже готова, А малолетки пусть погнутся у параш». Расскажет мне пахан, что — правда и что — враки, Поделится со мной баландой и крестом: «Надень его на грудь и помни, что собаки Боятся, если им грозишь блатным пером» Не бойся, скажет он, тюрьмы, сумы и срока, Не бойся, скажет он, работы в лагерях, И не грусти о ней — она, браток, далеко, Черти на стенке дни и думай о годах. Послушаюсь его, а после помечтаю О шапке, что вовек на воре не горит, О том, что невидимкою прийти домой желаю — Услышать там, как мать с сестренкой говорит. Я — дипломат в стране, в стране чужой, далекой. Из мира красоты — в мир силы и ножа. Любовь моя пройдет, на стыках рельс отщелкав. Черчу на стенке дни. Все мысли о годах.

Воровские костры

Кончай работу! Будем греться у костра. Мы к свету протянули наши руки. Ни слова не сказали мусора, И бригадиры промолчали, суки. Нет, не гаснуть вам век, воровские костры, Полыхать, по тайге рассеяться. Наши ноги быстры, а заточки остры — Есть в побеге на что нам надеяться. Лишь прокурор зеленый к двери подойдет, С земли большой потянет свежим ветром — С товарищем мы крохи соберем И убежим тропою незаметной. И опять разгорятся в тумане костры, Те, в ком не было сил, проводят И последние крохи — голодных пайки — Для товарищей новых сготовят. Пошлют в погоню нам четырнадцать ребят У всех винтовки, пять патронов в каждой. Не попадись нам на пути, солдат! Кто волю выбрал, тот боец отважный. Пусть поймают меня через десять часов, Пусть убьют и собаками травят. Есть тюрьма, есть замок, на воротах засов, Но надежда меня не оставит. Снова встретить тебя, дорогая моя, Объяснить, что я не виноватый, Рассказать, как травили и били меня, И была не по делу расплата. Воровские костры, вам гореть навсегда! В вас есть слава убитым в погонях. А на Север угрюмый идут поезда — Новых мальчиков гонят в вагонах.

Вешние воды

Вешние воды бегут с гор ручьями, Птицы весенние песни поют. Горькими хочется плакать слезами, Только к чему — все равно не поймут. Разве поймут, что в тяжелой неволе Самые юные годы прошли. Вспомнишь былое — взгрустнешь поневоле, Сердце забьется, что птица в груди. Вспомнишь о воле, былое веселье, Девичий стан, голубые глаза… Только болит голова, как с похмелья, И на глаза накатится слеза. Плохо, мой друг, мы свободу любили, Плохо ценили домашний уют. Только сейчас мы вполне рассудили, Что не для всех даже птицы поют. Годы пройдут, и ты выйдешь на волю, Гордо расправишь усталую грудь, Глянешь на лагерь с презреньем и болью, Чуть улыбнешься и тронешься в путь. Будешь гулять по российским просторам И потихоньку начнешь забывать Лагерь, что был за колючим забором, Где довелось нам так долго страдать. Вешние воды бегут с гор ручьями, Птицы весенние песни поют. Горькими хочется плакать слезами, Только к чему — все равно не поймут.