— Что? — сказал Юзи. Авнери задал ему вопрос и теперь сидел с глупой улыбкой в ожидании ответа.

— Я говорю, ты уже ее трахнул? — повторил Авнери.

— Кого?

— А ты как думаешь? Начальницу свою.

— Нет. Если тебе это так интересно, — ответил Юзи.

Авнери покачал головой.

— Я знал, что с ней будут проблемы, — сказал он. — Даже не видел ее ни разу, но с самого начала понял, что с ней будут проблемы. И теперь ты в нее влюбился.

— Пошел ты.

— Послушай, брат. Поехали, снимем девочек. Что скажешь?

Теперь он опять говорил на иврите. Девочек, снимем девочек, снимем девочек. Юзи поднялся из-за стола, и Авнери широко улыбнулся.

— Я знал, что ты не устоишь, брат, — сказал он. — Самое оно, чтобы развеяться. Забыться немного. Эта американка делает из тебя еще большего психа, чем ты уже есть.

Они вышли на холодный ночной воздух; в ушах звенела музыка.

— Поехали, — сказал Авнери, — возьмем такси, а машины потом заберем.

Он вышел на дорогу, в поток пешеходов, и стал махать черному кэбу. Юзи вдруг похолодел от страха. Ходить по борделям, платить шлюхам? Мужчина от такого становится уязвимым. Сейчас это слишком опасно.

— Я ухожу, — сказал Юзи и зашагал к своему «порше».

Авнери что-то кричал ему вслед, но Юзи не разбирал слов. Он скользнул на водительское сиденье и влился в поток машин.

«Порше» стрелой прорезал Лондон, город проносился мимо сверкающей полосой, а Юзи сидел в кабине, как в утробе, и видел перед собой одно-единственное еврейское слово, написанное черной краской на стене: некама.Месть. Годами оно служило ему личным барометром, показателем, по которому он определял политический климат в стране. Он никогда особенно не следил за новостями; мало кто из оперативников Бюро придавал им значение, они знали, какими обманчивыми могут быть заголовки. Но некама,это уродливое слово, было безошибочным индикатором. Время от времени Старый город Иерусалима просыпался и обнаруживал, что за ночь это слово множество раз наскребли на древних кремовых камнях, на порогах, на стенах и даже на стертой от времени дорожной плитке. Никто не знал, чьих это рук дело. Раньше Юзи думал, что это призрак, предупреждающий город о надвигающейся беде. Месть. Почти двадцать лет назад, когда он впервые заметил граффити, черные письмена долго не задерживались. Местные жители стирали их в течение часа. Однако когда страну бросало вправо, у людей пропадало желание смывать надписи; в последнее время они чернели неистребимым клеймом.

Юзи ждал, что заговорит Коль, но тот не спешил объявляться. Вдруг Юзи понял, кому позвонит. Пальцы замерли над телефоном, уютно устроившимся в приборной панели, — замерли, но номер так и не набрали. Они вернулись к рулю, потом легли на рукоять «рорбау», потом сомкнулись на пачке сигарет в кармане. Юзи поджег никотиновую палочку, жадно вдохнул. Потом снова послал пальцы в атаку, и на сей раз она увенчалась успехом.

— Алло? — отозвался голос — девичий голос.

Юзи колебался.

— Это Даниил.

— Дэниил?

— Да, ну тот, который… который из школы.

— Охранник?

— Он самый.

Пауза, нерешительный вздох.

— Где ты был? — спросила Галь.

— Я… знаешь, у меня теперь другая работа. Я переехал в другую часть Лондона.

— Номер у тебя тоже новый.

— Да, новый номер.

— Мог бы и позвонить.

— Я хочу тебя увидеть. Сегодня вечером.

— Я готовлюсь. У меня экзамены.

— Я еду к тебе.

— Раньше надо было обо мне думать. И звонить раньше.

— Ты дома?

— Говорю тебе, я готовлюсь к экзаменам.

— А я тебе говорю: к черту учебу.

Опять пауза, вздох. Но трубку она не повесила. Юзи ощутил прилив энергии.

— Сегодня, — сказал он.

— Если провалюсь, родители меня убьют.

— Я буду у тебя через полчаса.

Он повесил трубку, развернул машину и переключил акустическую систему в салоне на громкий режим. В колонках загудел «Хадаг нахаш»: «… мои дети спускают курки, и меня распирает гордость, стены мои трескаются, надеюсь, что не окажусь на обочине, нужно привести дом в порядок, а может, и нет…» Юзи кивал головой, пытаясь уйти в музыку, в этот агрессивный, наполняющий уверенностью ритм. Но сквозь него проклевывался другой израильский хип-хоп-мотив: «Я свет от Сиона, я не имею цены, я продолжаю стоять, когда все кругом падают ниц…» Саблиминала. Песня крутилась в голове, перебивая уханье в ушах, и Юзи не мог от нее отмахнуться. Диссонанс был слишком резким. Он выключил музыку и дальше ехал в тишине.

Двадцать минут спустя он припарковался у дома Галь и заглушил мотор. Ночь стояла тихая; дом выглядел уютным и защищенным, теплым гнездышком посреди темноты. Юзи набрал номер Галь. Вызов сбросили. Он выругался и набрал еще раз; и снова без ответа. Едкая досада распустилась в нем и стала опутывать усиками кожу головы. Он начал набирать сообщение, но не мог сосредоточиться. «Делать нечего, — подумал он. — Дома родители или не дома, я иду внутрь».

Когда он уже собрался выйти из машины, открылась парадная дверь. Сначала в узком треугольнике света никого не было видно. Потом появился и выскользнул в темноту силуэт. Дверь закрылась. Раздражение в теле Юзи переродилось в нечто иное, но столь же буйное. Галь выглядела юной, сексуальной, безрассудной. Ее волосы по-прежнему были черными как вороново крыло, только чуть длиннее. Галь смотрела по сторонам, не замечая его. Он открыл дверь машины и махнул ей. Она подошла.

— Мне нельзя уезжать надолго, — сказала она на иврите, — нужно много успеть.

— Мне тоже. Садись.

— Это настоящая спортивная машина?

— Нет, девочка, это жилой фургон. Садись.

Галь медленно пересекла параллельные полосы света от передних фар. В следующий миг она уже сидела на переднем сиденье, на расстоянии полувытянутой руки от Юзи; ее ноги изящным изгибом сбегали к кроссовкам. В окне наверху появилось встревоженное лицо матери. Юзи завел мотор и поехал. Они повернули за угол.