Зато Аданешь и я отрывались, что называется, по полной программе. Мы долго сидели за столом, уплетая сочный, крепко сдобренный перцем, шиш-кебаб, болтая и незаметно хмелея. Было уже совсем поздно, когда мы, приговорив четвертую бутылку вина, покинули, наконец, ресторан и, держась друг за друга, направились на поиски своего вагончика. Все надежды были на Наташу, поскольку мы с Аданешь были совершенно пьяные.

Тишину спящей природы изредка нарушал осторожный треск цикад. Территория кемпинга не освещалась, тусклые фонарики висели лишь на вагончиках. Мы то и дело сбивались с тропы, натыкаясь на деревья и кусты. И каждый раз едва сдерживались от рвущегося наружу смеха, боясь разбудить других постояльцев кемпинга.

Доведя нас до цели, Наташа быстро забежала в вагончик и захлопнула за собой дверь.

— Эй, ты чего? Открывай, — сказала Аданешь и подергала за ручку.

— Я буду спать одна, — ответила Наташа.

— Не валяй дурака!

— В чем дело? — спросил я, подойдя к Аданешь.

— Да вот, заперлась. Говорит, будет одна ночевать.

— А ты? — задал я глупый вопрос.

— А я хочу, чтобы она меня впустила.

— А она не пускает?

— Ты что, совсем пьяный?

Я действительно здорово наклюкался.

— А ты? — спросил я Аданешь, легонько толкнув ее.

Она еле удержалась на ногах, а я, в свою очередь, качнулся назад и тоже чуть не упал. Мы дружно расхохотались.

— Наташка! — крикнул я. — А меня тоже не пустишь?

— Еще чего! Тебе и с Аданешь будет нескучно.

— Что?! — воскликнула Аданешь. — Ну-ка сейчас же открой, провокатор ты этакий.

— Я уже сплю, — невозмутимо ответила Наташа.

— Ну и ладно! Фиг с тобой! Только запрись на все замки.

— Угу, — ответила та.

— Вот шалава! — сказал я, отворяя дверь соседнего номера. — Гоняешься за ней, понимаешь, по всей Африке…

Аданешь сразу повалилась на кровать. Я было собрался лечь рядом, но она запротестовала.

— Но здесь же негде больше спать! — взмолился я.

Аданешь приподняла голову, окинула взглядом комнатенку и, поняв, что я прав, махнула рукой и вновь легла.

— Только не приставать, — еле ворочая языком, сказала она.

— Само собой, — согласился я, ложась рядом…

Это была длинная, бурная ночь любви, память о которой сохранилась у меня на всю жизнь. И понять меня сможет только тот, кто хотя бы раз спал с африканкой, и не просто африканкой, а чертовски красивой, сногсшибательной. Сказать, что я был в экстазе, значит не сказать ничего. Это было что-то невероятное. Ураган чувств и буря эмоций, море ласки и океан нежности, фонтан страстей и лавина невиданных ощущений. Мы лишь давали отдохнуть себе немного и вновь бросались друг другу в объятия. И так раз… даже не знаю, сколько, я сбился со счета и понял, что весь мой прежний богатый опыт просто детские игры по сравнению с тем, что я испытал в объятиях несравненной Аданешь. Мы заснули только под утро, совершенно изможденные и счастливые.

Когда я открыл глаза, часы показывали восемь тридцать. Аданешь рядом не было, но по звукам, доносившимся из душа, я понял, что встала она совсем недавно. Постель еще хранила тепло и аромат ее тела. Я закинул руки за голову и уставился в потолок, размышляя о том, что, в сущности, между нами произошло. В общем-то, ничего из ряда вон выходящего. Двое молодых людей, занятые общим делом, оказались волею судьбы и не без участия одной очень сообразительной девочки в одной комнате, более того — в одной постели, и к тому же изрядно захмелевшие. Если мне кто-то скажет, что в такой ситуации между мужчиной и женщиной ничего не может произойти, я рассмеюсь ему в лицо — он либо извращенец, либо импотент. Бывают, наверное, исключения из правил, но, как минимум, в девяносто девяти случаях из ста это заканчивается сексом. Я, конечно, серьезно рисковал — мне по роду деятельности категорически запрещалось вступать в интимные отношения с иностранцами, тем более на их территории. Но не побежит ведь Аданешь теперь рассказывать всем подряд, что переспала с Сашей Суворовым? У нее в конторе тоже наверняка правила строгие. Хотя, может, и не такие строгие. Но, все равно, она не побежит.

Дверь ванной распахнулась, и в комнату вошла Аданешь, завернутая в полотенце.

— Доброе утро, — произнесла она своим бархатным, с легкой возбуждающей хрипотцой голосом, но немного прохладнее, чем хотелось бы.

— Привет! — откликнулся я и потянулся, чтобы обнять ее.

Аданешь слегка отстранилась.

— Не надо, Саша. Ночь прошла, сказка закончилась. И, пожалуйста, не забывай, что ты все еще на задании.

— Но… — запротестовал было я.

— Нет.

— Почему? — взмолился я.

— Потому что так надо. И, в первую очередь, тебе самому. Поэтому постарайся забыть о том, что между нами произошло.

— Погоди-ка, но я так не могу. И не хочу. Что, вот так, раз и навсегда, обо всем забыть?

Аданешь молча пожала плечами.

Раздосадованный до глубины души, я вскочил и, даже не прикрывая свои прелести, отправился в ванную. Аданешь была холодна, как лед, и не обратила никакого внимания на мой демарш. Я долго стоял под прохладным душем — вода в накопительном баке на крыше успела за ночь остыть. Состояние мое в ту минуту можно описать только одним словом — «отвратительное», а настроению больше всего подходило определение «поганое». Завершив водные процедуры, я еще минут пять простоял, упершись руками в раковину и глядя на себя в зеркало. Она, конечно, права. Нам вообще не стоило начинать этого. Но, черт побери! Раз уж до этого дошло, как можно так вот взять и обрубить все? Вкус ее слегка пухлых губ, шелковистость кожи и упругость груди, гибкость тела и идущий изнутри жар — как можно забыть это? А, черт!

Я ополоснул лицо холодной водой и вышел из ванной. Аданешь сидела уже одетая в свой, на этот раз слегка запыленный, белый наряд.

— Не сердись, — сказала она. — Просто это не должно было произойти. Ты мне очень нравишься, но нельзя было этого допускать. Я виновата…

— Но ты же говорила, что… не замужем, — с опаской произнес я, стараясь отмахнуться от неприятной догадки.

— Это правда. Я — вдова.

— Как это? — ужаснулся я.

— Я не хотела об этом рассказывать.