О протоколе стало известно на Святой Елене, уныние охватило все умы, и маленькая колония впала в мрачное оцепенение.

Вечная ссылка! Остров Святой Елены стал тюрьмой, откуда не было выхода, могилой для императора.

Госпожа де Монтолон, обманутая в своих надеждах, понимая, что ее амбиции не суждено удовлетворить, как она предполагала и на что рассчитывала, разом охладела к Наполеону и объявила о своем намерении вернуться в Европу — по ее словам, заняться воспитанием детей.

Наполеон не стал задерживать графиню. Быть может, он понимал, что эта женщина разлюбила его, или догадался даже, что она не любила его вовсе, как он себе вообразил. Одно дело — оставаться верной подругой Наполеону, принимая на свой счет часть его могущества, и совсем другое — похоронить себя заживо на Святой Елене, проводя оставшиеся ей несколько лет молодости и красоты в скучном и горьком обществе человека, отовсюду изгнанного, врага всей Европы, приговоренного к пожизненному заключению.

Легкомысленная, беззаботная и честолюбивая, графиня де Монтолон убедила себя, что положение подруги опального императора обеспечит ей внимание и приведет к успеху. Итак, она уехала, оставив потрясенного супруга и Наполеона, окончательно сраженного предательством.

— Эта женщина посадила цветы на мою могилу, — рассудил император, впав в состояние меланхолии.

А что ему еще оставалось?!.

Наполеону становилось все хуже и хуже. Самые горькие мысли о прошлом приходили на ум. Он вспоминал обстоятельства своего брака, и тот факт, что тесть, австрийский император, вместе с русским царем поддержал протокол, привел его к заключению, высказанному Бертрану:

— Этот брак стал роковым. Я слишком доверял тестю, что и погубило меня. Какая глупость — поверить в святость семейных уз! Я считал Франца II добрым человеком и ошибся — этот дурак, не задумываясь, превратил себя в инструмент Меттерниха, чтобы разделаться со мной. Лучше уж было прислушаться к честолюбивым пожеланиям моих братьев и поделить его корону между эрцгерцогом Карлом и великим герцогом Вюрцбургским. Следовало еще дать независимость Венгрии, это имело бы огромное значение… Как я ошибался!..

Бертран пытался успокоить его, говоря, что Наполеон поступал так сообразно обстоятельствам. Император лишь печально покачал головой:

— Нет-нет, маршал, трон имеет свой яд. Он отравляет любого, кто только чуть прикасается к нему… Ни единой мысли, кроме как стать тем, кого называют законным государем. На этом строятся принципы, мотивы, поведение… Нельзя побывать в шкуре короля и остаться нормальным… Я тоже сошел с ума… Когда мысленно я обращаю свой взор на совершенные мной ошибки, впустившие союзников и Бурбонов во Францию, меня пожирают угрызения совести…

Бертран вновь попытался его утешить.

Улыбнувшись, Наполеон сказал:

— Вы совершенно правы, маршал, все это вызывает досаду, раздражение и дурные сны… Поговорим лучше, — и его глаза наполнились слезами, — о моих первых увлечениях…

Между тем Хадсон Лоу готовил императору еще одну — последнюю! — пакость.

Поскольку император не выходил и Лоу терялся в догадках, то он решил заслать своего агента в окружение Наполеона.

До сих пор все письма и сообщения император получал только из рук Бертрана, исполнявшего функции главного распорядителя «дворца».

Хадсон Лоу отправил в Лонгвуд офицера с пакетом для Наполеона Бонапарта.

Камердинер Маршан остановил прибывшего, заявив, что любое послание «императору Наполеону» передает маршал Бертран.

Офицер же настаивал на непосредственном общении с узником Лонгвуда. Наполеон, услышав это, крикнул, что не позволит ему диктовать свои условия:

— Лучше достойно погибнуть, чем умереть в постели от болезни!

Полуживой, он приказал зарядить пистолеты, принести его шпагу, покрывшую себя славой со времен Маренго и Аустерлица, велел слугам вооружиться, сказав при этом:

— Я убью первого же англичанина, который переступит этот порог, мы будем защищать себя до конца!..

Офицер вернулся к Хадсону Лоу, доложив о настроении пленника.

Губернатор прибыл собственной персоной, верхом, в сопровождении своего штаба. Приказал вызвать Маршана и Монтолона и заявил им, что любой, кто осмелится сопротивляться властям, будет отправлен в Капскую провинцию.

Те ответили, что, по приказу императора, они никому не позволят проникнуть в дом.

Один из офицеров, выслушав распоряжение губернатора, забарабанил в дверь.

Ему не открыли. Император спокойно встал во главе своих людей с пистолетами под рукой, готовый открыть огонь, если офицер попытается вышибить дверь.

Наполеона охватило знакомое возбуждение, как обычно, перед сражением.

— Пусть только Хадсон появится, — проревел он, — я пущу ему пулю в лоб… Потом пусть меня убивают!.. Я умру как солдат, и это мое самое большое желание!..

Встретив столь решительный отпор узника, Хадсон Лоу в бешенстве взлетел на лошадь, рванул поводья и вернулся в Плантейшн-Хаус как побитая собака.