Эта попытка нарушить уединение узника и глубоко уязвить его оказалась последней.

На защиту императора Наполеона от оскорблений и угроз Хадсона Лоу и Священного союза встала сама Смерть.

Только что начался 1821 год. До Святой Елены докатилось известие, что умерла Элиза, сестра императора. Она была первой, кого он терял из своей семьи.

— Ну вот, — сказал Наполеон, — сестра показала дорогу, нужно следовать за ней!..

И больше не питал никаких иллюзий по поводу своего состояния.

Ему захотелось подышать свежим воздухом и выйти на короткую утреннюю прогулку. Он задохнулся от ветра, едва не потерял сознание и вынужден был вернуться в постель…

Это была его последняя прогулка.

— Я уже не тот гордый Наполеон, — прошептал он с грустной улыбкой, — которого все столько раз видели на коне. Мои венценосные мучители могут быть спокойны, я скоро перестану донимать их…

Новый врач, доктор Антомарши, старался, как мог. Наполеона терзали частые рвоты. Скоро не осталось ни малейшей надежды спасти великого узника. Тем не менее за его жизнь продолжали бороться. Император вполне отдавал себе отчет о своем состоянии и с поразительным спокойствием излагал Антомарши следующее:

— После моей смерти, дорогой доктор, коль она близка, я хочу, чтобы вскрытие делали вы. Обещайте, что ни один английский врач не прикоснется ко мне!

— Ваше Величество, я сделаю все возможное, чтобы ваше желание было выполнено.

— Ежели вам обязательно потребуется помощник, то пусть это будет один доктор Арно.

Я желаю, чтобы вы поместили мое сердце в спирт, а затем отвезли его герцогине Пармской, моей дорогой Марии-Луизе.

Монтолон, присутствовавший здесь, услышав последнюю волю, передернулся, чего Наполеон, к счастью, не заметил.

— Как странно, — подумал Монтолон, — завещать сердце той, что так долго с презрением попирала его ногами, и какое своеобразное «ех-voto»: сердце великого человека, плавающее в спирту и торжественно доставленное в Парму, чтобы послужить весьма обременительным подарком герцогине Марии-Луизе и, несомненно, мало приятным для ее ночного компаньона генерала Нейперга!

Иллюзиям Наполеона в отношении его жены никогда не суждено было рассеяться.

— Вы скажете моей дорогой Марии-Луизе, — прошептал еще император врачу, — что я нежно любил ее и не переставал любить никогда…

Он прервался и долго с болью смотрел на висевший над кроватью портрет той, что была императрицей.

— Да! Советую вам, доктор, хорошенько исследовать мой желудок, — вновь заговорил Наполеон, — сделать точный и детальный доклад, который вы передадите моему сыну… Следующие один за другим без передышки приступы рвоты заставляют меня думать, что желудок — самый больной мой орган, и я склоняюсь к мысли, что он поражен болезнью, которая свела в могилу моего отца, я говорю о раке желудка…

Доктор Антомарши предостерегающе поднял руку, как бы говоря, что не может поставить какого-либо диагноза.

Наполеон продолжил:

— Когда меня не станет, вы найдете мою мать, мою семью, расскажете им о своих наблюдениях относительно моего состояния, моей болезни, смерти, наконец, среди унылых скал… Вы скажете им, что великий Наполеон испустил дух в самом плачевном положении, лишенный всего и предоставленный самому себе и своей славе!..

— Вы им скажете, — вновь заговорил он после короткого спазма, — что прежде чем это произошло, он завещал всем царствующим домам ужас и унижение своих последних мгновений!..

Император откинулся на постель, изнуренный усилиями, которые ему потребовались, чтобы продиктовать последнюю волю.

В течение двух или трех дней длительной и жестокой агонии Наполеон оставался в сознании.

Он жаловался на резкую, как удары ножа, боль в левой стороне груди. Эта боль заставила его повторить наставления своему врачу.

— Хорошенько запомните, — сказал он, — то, что я поручил вам сделать, когда меня не станет. Проведите тщательное анатомическое исследование моего тела, особенно желудка…

Врачи в Монпелье заявили, что рак желудка как будто наследственный в моем роду. Их доклад находится, думаю, у Луи.

Востребуйте его и сравните с тем, что обнаружите сами… Может быть, мне удастся хотя бы уберечь сына от этой жестокой болезни!..

Воспоминание о сыне вызвало у него нечто вроде стона…

— Вы увидите, доктор, моего сына, — голос его слабел, — укажите ему, что подобает делать… Оградите его от страха, который раздирал меня. Это последняя услуга, которую вы окажете мне.