Стихотворения и поэмы
вернуться

Бажан Микола
Шрифт:

20–21. НОЧЬ ЖЕЛЕЗНЯКА

1
К оврагу подошли, и тени по долине Откинулись от мощных тел назад. Скрипят возы, выстраиваясь в ряд; Тяжелые колеса вязнут в глине. А вожаки не спят, совет вершат — Про месть и смерть панам на Украине. Здесь все верны свободе, как святыне,— Казак, и пахарь, и беглец солдат. Люд зашумел и снова стих в лесах. Услышал и казак, и ратай, и монах Крик третьих петухов, пророков златоустых. И гнев у всех в сердцах заклокотал, И, от костров отброшенный, упал На степь теней бунтарских сгусток. Перевод П. Железнова
2
Отгомонила и прошла Ночь-гайдамачка степью лунной. Иная пламенность легла На град булыжный и чугунный. Но за душу берет тела Всё та же лють ознобом юным. Взамен клинка рука взяла Холодный браунинг коммуны. И, жесткий взор вперив вперед, Стезей жестокой, что ведет Через века к мечте заветной, Людской мятежный гнев грядет, Непокоренных клич победный Рабов к восстанию зовет. 1927 Перевод В. Максимова

22. КРОВЬ ПОЛОНЯНОК

Бьет космогрудый конь у привязи копытом. На дне котлов, раскрытых широко, Клокочет сладкое кобылье молоко, И зелья пахнут соком ядовитым. Здесь не прервет и смерть сон воинов нечистый, И неподвижен на сырой земле Узор чеканный крон, похожий в сизой мгле На львиный корпус мускулистый. К земле склоняется костров кустарник дикий, И в небосвод уперся дым струной. Замаранный наряд разорван в крике, Цветущей гроздью грудь трепещет под рукой. И оросил любовный пот В полях Украины родимых полонянок, И рты растерзаны, и будет спозаранок В девичьих животах расти монгольский плод. Цвели года, — извечный цвет лугов,— И в сайдаках сердец нет стрел воспоминаний, Но кровь былую, полную желаний, Потомок сохранял во тьме веков. И любы нам слова тяжелые, как дым Костров, зажженных некогда татарами, Лелеем крови мощь с наследиями старыми И даль, объятую пожарами, Встречаем сердцем круглым и простым. 1927 Перевод И. Поступальского

23. МОЕМУ ДРУГУ

Ты изолирован, ты смог уединиться,— Твоя пора. Беззвучно бьются на странице Конвульсии пера. Безжалостна жестокая игра, И сердце — к финишу, и вперегонку — слово. И пульс агонии безумьем атакован, Высокою температурою пера. Так, поэтический гурман, Не замечаешь роста дней, И всё становится стыдней Убогих рифм и сердца смрадных ран. И ты пытаешься опять Найти глубины в слове плоском. И возвеличивать и ждать Любви туманные наброски… И дни идут, но сердца тухлый ком Надеется под серым пиджаком. Пустыми переулками тоски Ты в бледных сумерках запутался опять, И, как воды разбуженная гладь, В глазах плывут неясные круги. И мимо сердца кровь плывет, плывет, Кривой усмешкою у синих губ цветет, И черный горизонт перед тобой Узкою колышется петлей… От мелких дум покоя нет и нет, Гнилая кровь течет из-под пера, Когда с продажной девкою, поэт, Ты ищешь правды и добра… Пустыми переулками тоски Ты в бледных сумерках запутался опять, И, как воды разбуженная гладь, В глазах плывут неясные круги… 1927 Перевод М. Светлова

24. ЭЛЕГИЯ АТТРАКЦИОНОВ

Из стебля черного баска — Тяжелый гул басов, И флейты суета резка На щебне голосов. Резкий прыжок, наглый скок, Сухой, как дробь, галоп, И флейт отчаяние, и рок Над ямами синкоп. Крутись, весь цирк, крутись, весь свет, Крутись ты, карусель, Остроконечный фейерверк Взлетает… надо всем… И день — наверх, и ночь — наверх, Ни слова, сердце, — цыц! Крутись, безумный фейерверк, Крутись, безумный цирк! Глаза толпы внезапно, вдруг Пробиты шпагой ламп, Крутись же, распроклятый круг, Такт! Темп! Иль долго крутишься так тут? Ужель не упадешь, Ужель? Твой выгиб каждый в пустоту Бросает капельмейстера жест Изгибом, темпом, тактом, Стой! Для каждой ноты есть Знак Свой! И узнаешь упорство математики, Пароксизмом увлеченья и тоски, Товарищ! Друг! Брат! У каждого свой знак, Каждая нота подобрана, Как милостыня торб, И скрипит между ржавыми ребрами Сердца сухой горб. Сердце, вертись, качайся Навыворот, вниз-вверх, Из губ акробата-китайца Ручейками журчит смерть. Захлебнулся в трухе конвульсий, Завертелся на длинной косе, И сцепились в едином пульсе Сердца Всех. Горло горбом пригнется, Оборвется крик, Как свистнет флагом с трапеции Человеческий черный язык. Тоненько вскрикивает барышня… Тогда ты из пустоты Отчаяньем, воплем ударь еще, Сомкни их голые рты! Слюну и слезу выточи, Гримасы смешав, кромсай! Раскачались, как трупы на ниточках, Голоса. 1927 Перевод М. Голодного

25–27. СТРОЕНИЯ

1

СОБОР

Взнесясь в тени холмов, цветя вдали от мира, Звучит колонна, как гобоя звук, Звучит собор гранитным Dies irae, [30] Как оратория голодных тел и рук. Встает костер благочестивой готики, Как пламень веры, как веков салют, И, богохульствуя, до облак восстают Вершины башен — пальцы или дротики. Руками обхвати холодные громады, И пусть безмолвных рук порыв Поднимет сердце через все преграды На острогранных копьях рифм, Чтоб в очи башен, в злую дрожь Оно вгляделось и, как звон, забилось. От пальцев башен тень падет, как стилос, [31] И почерка ее ты не перенесешь. Как бы костлявые оковы, На сердце ляжет грузных слов узор. Железом, пламенем, елеем, кровью — снова Куется повесть про собор, О том, как в сотнях вздетых рук, Под скрежетом зубов и скрежеты гранита, Как смертный гимн, как рев последних труб, Гремящих в небосвод раскрытый, Вставал, собой во славу феодала, Вертеп молитвы, вопль людей; И на тарелки площадей Уж падал звон его устало, Как медный грош, как жертвенный медяк… В худых руках католика вот так Бренчат упорно четки из сандала. На звон не шли, а пресмыкались рьяно Рабы, шуты, князья и короли; И вот зиял собор, как сладостная рана Распятой и замученной земли. И, падая, карабкались под своды Тела без рук и руки с телом врозь; И рты, разорванные вкось, В гранитной быстрине вопили про невзгоды. И хищною стрелой, гудя, взлетал в просторы, Как рук несытых островерхий сноп, Разнузданный корабль собора Средь вдохновенных, фанатичных снов. Неслись года, кружась, как смерчи вихревые, Но не сгасали и сияли вновь Глухие отблески готических костров На яростных мечах и косах Жакерии; И высился собор — защитник и завистник, Толпы губитель и толпы патрон, И расцветал готический трилистник, Как крест, как песнь, как пламень и как сон.

30

День Страшного суда (лат., букв.: день гнева) — название одного из католических гимнов.

31

Стилос — остроконечная палочка (грифель) для писания (греч.).

2

ВРАТА

В игре недоброй, в жажде небывалой, Тряся веригами прикрас, Морщиной тяжкою встал мускул напоказ, Обняв края бездонного провала. Вознес, как полный хмеля кубок, Врата большие в небосвод, Врата земных и суетных забот, Как круглый перстень на деснице грубой. И дар строителя, чей дух неистов, Снопы волшебных трав рассыпал на камнях, Как перси дев, горячих и нечистых, Возникших в распаленных снах,— Так щедро бросил вызревший росток, Как милую на ложе ночью каждой, Что знает бурный пот, зачатья грузный сок, И сытый сон, и на рассвете жажду. В ростке — цветок, в ростке — цветок, что око Разбуженного самкою самца Тех прошлых лет, когда в сердца Вливалась страсть игривого барокко, Что из прадавнего явилась лабиринта И породнила наяву Ворот украинских листву С широкими акантами [32] Коринфа. И тот акант — не лавр на голове владыки, И этих щедрых врат никто не раскрывал, Чтоб пленных волочить, под трубы и кимвал,— Сюда не вел победы путь великий. Здесь высятся врата, чей жребий был бездольней В глухих веках. Затянутый в скарлат, Тогда взносил свои златые колокольни, Как бунчуков ряды, кичливый гетманат. Тогда, как трепетный венец, По степным путям нелепо Расставил строй церквей Мазепа — Поэт, и гетман, и купец. Тогда, разбит в игре неравной, Приучен был скакать назад Мазепин белый конь, Пегас его бесславный, Бесхвостый Буцефал грядущих гетманят. Прочь этого коня, гоните беспощадней! Как ржавое копье, тень звонниц — пополам! И вот под сводами — молчать колоколам,— Ведь сердце наше их сердец громадней!

32

Акант — форма листьев, положенная в основу орнамента капителей коринфских колонн.

3

ЗДАНИЕ

Как радуга, возникшая в плавильной, Уже над домом виснет виадук, Но отзвуки еще толпою ходят вкруг, Как столпный лес, громовый и всесильный. Столпы в громах. Лесов растет гряда. Пружинят рычаги. Сжимаются домкраты. Кипит могучего труда Бунтарский, раскаленный кратер! И в степь въедается работы цепкой ход, Как смерч, поставленный на землю вверх ногами, Трясет равниною, и двигает холмами, И, как листы, пласты земные рвет. И слышится, как выстрел, гром — Могучих сил разлом. Тут бушует труд, И лом стучит в пролом, И льют расплавы руд, И эхо шлет кругом Свой гуд. Идут навстречу голоса, Идут неугомонно, И эхо вторит на басах Электростанций — звоном, Где на моторах, под шумок, Меж маслянистых лужиц Ползет, закручиваясь, ток Ручьем горячих стружек. Наполнив светом склянки ламп, Он вьет свою спираль Сквозь сталь До дамб, От дамб Сквозь сталь И улетает вдаль, Где хаос ям и хаос труб, Песок и ржавый кряж, Где на уверенный шуруп Навинчивается этаж. Энергия электрогроз Рвет провод что есть силы, И лопается прочный трос, Как лопаются жилы. И смерчей звуковых гряда Гремит, шумит, как вьюга: То — грозно кружится труда Крутая центрифуга. Вращаясь всё быстрей, быстрей, Она свои отзвоны По лентам рельсовых путей, Как вагонетки, гонит. Копают люди вширь и вглубь И вместе дружно строят, Возводят дула стройных труб, Громадины построек. Зубами черными зубил На ромбы рвут настил, Ссыпают гравий глыбой бурой, И в воздухе металл свой запах распылил, И грузно катятся аккорды сил, Широких спин и узловатых жил, Как со стальной клавиатуры. Железо гнут и бьют литую медь В горбатых мышцах человечьи руки. Как марш веков, бессменный впредь, Уж рвутся греметь, Над седою землею греметь Созиданья высокие звуки. И стонет степь, и голосит равнина, Стальная, пенная турбина Электростанций вековых. И виден в каждом дне пластов извечных сдвиг, И новый день приходит новой сменой, Ведь каждый день — как взрыв, прогрохотал, Как марш энергии, победной, неизменной, Как гимн труду, и вызов, и сигнал. 1928 Перевод И. Поступальского