– Георгос, ты расскажешь мне об этом в другой раз, – сказала она сыну и встала, чтобы приласкать гостя. – Добро пожаловать, мое золотко.

Алекос робко поздоровался, смущенный таким сердечным приемом, и присел на самый краешек стула. Госпожа Эмилия, театрально закрыв глаза, поднесла к носу надушенный платок.

– А-а-ах! Эти мигрени! Я давно не видела твою маму, мой мальчик. Как ее больные руки?

– Но это не Петрос, мама! – вырвалось у Георгоса.

– Разве не Петрос? Ну хорошо, хорошо. Mais qui est done? [25] – смущенно проговорила госпожа Эмилия, которой лицо мальчика и особенно костюм из яркой шотландки показались знакомыми, – Разве ты не сын господина Явасоглу, что живет напротив, в красном особняке? – поспешно спросила она.

Алекос покраснел. Только теперь он понял, что крестная приняла его за богатого мальчика из соседней усадьбы. Так вот почему она встретила его сегодня с поразившей его сердечностью! Госпожа Эмилия относилась с трогательной нежностью к друзьям своих детей. Она собралась прощебетать еще что-то, но разговор прервался. Фармакис опустил газету и окинул мальчика равнодушным взглядом.

«Сейчас они вспомнят, кто я такой, и начнут смеяться», – подумал Алекос, краснея еще больше.

– Неужели ты не узнаешь его, мама? Это же твой крестник! – воскликнул Георгос, стараясь не подергивать шеей.

– Ах! Боже мой! Ты прав, Georges, это он! Как ты вырос, мой мальчик! – И лицо госпожи Эмилии приняло то покровительственное выражение, какое появляется у дамы из высшего общества, когда она встречает свою бывшую служанку, получившую от нее в подарок на свадьбу старые платья. Она снисходительно улыбнулась. Алекосу, встала и взяла его за руку.

– Тебя пришел поздравить сын твоего десятника Ставроса. Ты слышишь, Димитрис?

Фармакис, углубленный в чтение, рассеянно достал из жилетки кармана монету в пять драхм и протянул ее в пустое пространство, пробормотав:

· – Не мешайте мне.

– Возьми деньги! – сказала госпожа Эмилия, – А теперь ступай на кухню и скажи Пагоне, чтобы она угостила тебя чем-нибудь сладеньким. Хорошо? – И, проводив мальчика до двери, она снова села, вздыхая.

Как бы ни был незначителен этот случай, он оставил глубокий след в душе Алекоса. Впервые почувствовал он унижение, принимая деньги. Он почти не притронулся к сладостям, которые положила ему на тарелку толстая кухарка, и убежал, ни с кем не простившись. С ним происходило что-то странное. Раньше он гордился своим костюмом, выделявшим его среди бедно одетых соседских ребятишек. Но в тот день он вышел из автобуса и пустился бегом по грязным улочкам поселка. Ему было стыдно и хотелось спрятаться. Его душил клетчатый костюм Георгоса. Алекос бежал, прикрывая рукой заплаты. Его неотступно преследовало лицо крестной, покровительственно глядевшей на него. Придя домой, он расплакался. Сказочный мир детских грез исчез навсегда. Выплакавшись, он пришел в бешенство и стал мысленно изобретать тысячи способов мести. Но кому мстить? За что? Тогда он не мог разобраться в своих переживаниях. Его мать, как обычно, стояла на улице, судача с соседками. Он е недоумением посмотрел на себя в зеркало. Провел рукой по щекам, покрытым пушком.

Алекос распахнул тяжелую калитку. Около мраморной лестницы, заложив руки за спину, стоял старший брат хозяина, присматривая за садовником. Увидев молодого человека, он заспешил к нему и вежливо поздоровался, приподняв шапку.

– Добро пожаловать, – сказал он. – Ты хочешь повидать Димитриса? Что-нибудь срочное? Если не очень срочно, лучше подожди немного. Ну, как тебе нравится наш сад?

– Дело очень спешное, я не могу ждать.

Вангелис Фармакис всегда приветливо встречал Алекоса. Однажды он узнал о том, что крестник его невестки побывал в ссылке, и с тех пор, едва завидев его, крутился вокруг, точно комар. Как-то он заговорил с ним о своем сыне. На вилле за все годы он ни разу не обмолвился о своем единственном сыне, расстрелянном немцами во время оккупации. Алекосу старик порядком надоел, потому что при каждой встрече рассказывал ему в тек же самых выражениях те же самые истории, которые Алекос выучил уже наизусть. Глаза старика увлажнились и, вытащив дырявый платок с монограммой брата, он вытер слезы.

– Я очень тороплюсь, – пытаясь ускользнуть, пробормотал Алекос, как только старик произнес фразу, которой обычно начинал свой рассказ.

– Э! Куда ты? Постой! – закричал ему вслед старик. – Лучше подожди немного, а то Димитрис сейчас не в духе.

Схватив Алекоса за руку, он со всеми подробностями доложил ему о дебоше, учиненном младшим сыном Фармакиса, и в заключение прибавил:

– В голове не укладывается! Чем объяснить его поведение, сынок?

– Он перебил витрины в магазинах? Но чему же вы удивляетесь? Это болезнь нашего времени, – возразил раздраженно Алекос.

– Нашего времени? – как эхо, отозвался шепотом старик.

– Завтра еще не то услышите. Да, да, именно так. Не ждите ничего хорошего.

– Ничего хорошего? Но кто виноват в этом?

– Кто виноват? Никто. Гниет, разлагается молодежь, – возбужденно сказал Алекос и весело засмеялся. – Разложилась уже.

Внезапно старик помрачнел, словно припомнив что-то. Он посмотрел Алекосу в глаза.

– Есть судья, – прошептал он, не объясняя своих слов. – Да, есть судья.

Некоторое время они оба молчали. Потом старик снова заговорил:

– Посиди, подожди немного. Хочешь подняться ко мне на чердак? Я приготовлю тебе кофейку. У меня есть кофейник и спиртовка. Там, наверху, потому что по ночам я варю кофе. С трудом засыпаю на пару часов. А ночь длинная, как дождаться утра? Раньше я вставал и бродил по дому. Но Димитрис выбранил меня. Сказал, что не хочет, чтобы его сон нарушали привидения…

Не переставая болтать, он поднялся, шаркая ногами, по мраморным ступеням и вошел в холл. Во всем доме царила мертвая тишина. Может быть, из-за этой тишины, Алекос, стараясь не шуметь, нехотя последовал за стариком. Поднявшись по внутренней лестнице и пройдя длинный коридор, они взобрались по узкой лесенке на чердак. Тесная комнатушка с фанерным потолком была заставлена поломанной, пыльной мебелью. Сырой воздух отдавал затхлостью. Старик поспешил прикрыть одеялом неприбранную постель со смятыми, грязными простынями и усадил Алекоса на край кровати.