Как сын обособленно живущего народа, Сорвил плохо понимал этикет общения между нациями. Даже его отец, бывало, терялся, не зная, как обращаться с первыми злосчастными посланниками аспект-императора. Сорвил растерялся от вычурного представления гостя и был смущен его владением сакарпским языком. Поэтому у него получилось то, что получается в подобных ситуациях у всех молодых людей: он сел в лужу.

— Чего тебе? — брякнул он.

Облигат поднял голову, явив улыбку мудрого дедушки.

— Мой хозяин и повелитель просит доставить ему удовольствие, разделив его общество у костра, ваша милость.

Пылая щеками, юный король принял приглашение.

О чернокожих людях Сорвил знал только то, что они родом из Зеума, древнего и могущественного государства далеко на западе. О Зеуме же он знал только то, что там живут чернокожие люди. Цоронгу он приметил еще раньше, и во время общих сборов, и во время учений. На этого человека трудно было не обратить внимания, даже среди многочисленной свиты его чернокожих сородичей и сопровождающих его слуг. Люди, рожденные властвовать, часто выделяются среди других, не только внешностью, но и поведением и манерами. Некоторые чванятся своим положением — или кичатся от одного самодовольства. Хотя Цоронга тоже держался сообразно своему статусу, он не демонстрировал его чересчур откровенно. Достаточно было просто взглянуть на него и его спутников, и было понятно, что среди них он первый, как если бы высокий ранг обладал неким зримым оттенком.

Оботегва ждал снаружи, пока Порспариан заканчивал одевать молодого короля. Все это время старый раб-шайгекец что-то вполголоса бормотал, время от времени в упор глядя на своего господина суровыми желтыми глазами. Словами ли, жестами ли Сорвил выспросил бы у него, что не так, но сейчас его мыслями владело слишком много тревог. Чего хочет этот Цоронга? Поразвлечь свою шайку? Дать приятелям урок, показав живой пример тому, какой подлой может быть кровь знати?

Сорвил поглядывал на своего загадочного раба, хмуро поправлявшего его мундир, и едва сдерживал внезапно возникшее, безумное желание закричать. Никогда в жизни он еще не оказывался в полнейшей неопределенности. Она мучила его, как пробирающая до костей лихорадка души. Он повсюду сталкивался с незнакомым, иногда — удивительным, иногда — кощунственным, иногда — просто непривычным. Он не знал, чего от него ждут — другие, честь, его боги…

И еще больше опускались руки от того, что не знал, чего ждать от себя самого.

Наверняка чего-то более благородного. Как он мог родиться с такой жалкой душонкой, нерешительной, как старик, который живет так долго, что перестал доверять и своему сердцу, и своему телу? Как мог Харвил, сильный, мудрый Харвил, родить такого малодушного труса? Мальчишку, который готов расплакаться в объятиях убийцы своего отца!

«Я не завоеватель».

Тревога накладывалась на угрызения совести. А потом вдруг оказалось, что он шагнул за брезентовый полог шатра и очутился в суматохе лагеря. Моргая на свету, он смотрел на вереницы спешащих мимо прохожих.

Оботегва повернулся к нему с несколько удивленным видом. Отступив назад, он оценил покрой набивного сакарпского мундира и засиял, всем своим видом подбадривая Сорвила.

— Нелегкая это порой задача — быть сыном, — произнес он своим удивительно чистым выговором.

Сколько всего происходит вокруг. Сколько разных людей.

В лагере царил шум, поскольку бессчетные его обитатели спешили воспользоваться последними оставшимися минутами дневного света. Солнце клонилось к горизонту слева от Сорвила и расчерчивало небо печальным отблеском. Под сводом небес бурлило Священное Воинство, целый океан палаток, шатров и забитых толпой проходов, расходящихся по всей чаше долины. Воздух наполнил дым бесчисленных костров, на которых готовился ужин. Заудуньянские призывы к молитве, высокие, будто женские, голоса, исполненные скорби и веры, пронзительно взлетали над общим шумом. Флаг Наследников — лошадь, встающая на дыбы над опрокинувшейся короной на красном кидрухильском фоне — мертво повис в неподвижном воздухе, но при этом казалось, что непременные знамена с Кругораспятием колышутся, словно их развевает какой-то более высокий ветер.

— Воистину, — послышался сбоку голос Оботегвы, — это подлинное чудо, ваша милость.

— Но они… по-настоящему?!

Старик рассмеялся коротким хриплым смехом.

— Не сомневаюсь, вы понравитесь моему хозяину.

Следуя за зеумским облигатом, Сорвил все время шнырял глазами по лагерю. На несколько секунд он задержался взглядом на южном горизонте, лежавшем отсюда во многих милях вытоптанной земли, хоть и знал, что Сакарп давно скрылся из вида. Они перешли за границу сакарпских земель в Пустоши, где бродили одни шранки.

— Наши люди никогда не отваживались заезжать так далеко от города, — сказал он спине Оботегвы.

Старик остановился и с извиняющимся видом посмотрел ему в лицо.

— Вы должны простить мою дерзость, ваша милость, но мне запрещено говорить с вами на любом языке, кроме языка моего хозяина.

— Но раньше ты же говорил.

Мягкая улыбка.

— Потому что я знаю, каково это, быть вышвырнутым за пределы своего мира.

Они двинулись дальше, а Сорвил все размышлял над этими словами, понимая, что они неожиданно объясняли, почему затуманиваются болью глаза всякий раз, когда он глядит на юг. Одинокий Город стал «пределом мира». Он не просто был завоеван — уничтожена была его уединенность. Бывший некогда островком среди враждебных морей, сейчас он превратился не более чем в последний форпост какой-то могучей цивилизации — совсем как во времена Древних Погибших.

Его отец не просто был убит. С ним умер весь его мир.

Сорвил сморгнул от набежавшего на глаза жара и увидел, как над ним склоняется аспект-император, белокурый и светящийся, освещенный солнцем человек в самом сердце ночи. «Я не захватчик…»

Эти думы оказались слишком долгими для короткой прогулки до шатра принца Цоронги. Сорвил очутился на небольшой территории зеумцев, даже не успев заметить, как они к ней подошли. Шатер принца был вычурным высоким строением, с крышей и стенами из потертой черной с малиновым кожи, украшенными потрепанными кисточками, которые некогда, возможно, были позолоченными, но стали бледными, цвета мочи. По обеим сторонам выстроился с десяток шатров поменьше, замыкая площадку по контуру. Вокруг трех костров топтались несколько зеумцев, глядя на пришедших прямым взглядом, в котором не было ни грубости, ни доброжелательности. Волнуясь, Сорвил принялся разглядывать высокий деревянный столб, воздвигнутый в самом центре площадки. Лица сатьоти, изображенные с широкими носами и выразительными губами, были вырезаны одно над другим по всей высоте столба, так что по нескольку их смотрело во всех направлениях. Это был Столб Предков, как впоследствии узнал Сорвил, святыня, которой зеумцы молились так же, как сакарпцы — своим идолам.