Дороти открыла было рот, чтобы выразить протест, но Гамми положила ей на плечо свою толстую руку. Девушка подняла взгляд и увидела, что женщина приложила палец к своим губам.

От одного особо сильного удара Дина упала на пол. Теперь она уже не пыталась встать. Вместо этого она поднялась на четвереньки и поползла к убежищу за большой железной плитой.

Дороти не выдержала и, вскочив, постаралась преградить путь Старику, который замахивался ногой на отступающую Дину, однако и тут Гамми помешала ей.

— Все в порядке, крошка, оставь их в покое.

— Смотри! Повезло этой чертовой бабе! — рычал Старик. — Ты знаешь, почему мне приходится выбивать из нее дурь, когда все, что мне нужно, — это мир и спокойствие. Потому что я похож на тех чертовых пещерных людей, а им полагается избивать своих глупых сожительниц. Потому–то она и прицепилась ко мне.

— Ты сумасшедший лгун, — спокойно сказала из–за плиты Дина, смакуя свою боль, как ласку любовника. — Я стала жить с тобой только потому, что пала так низко, и ты оказался единственным мужчиной, который согласился меня подобрать.

— Она была когда–то великосветской наркоманкой, Дороти, — объяснил Пэли. — Она всегда ходила в платье с длинными рукавами, потому что руки ее были исколоты. Это я вылечил ее от пагубной страсти с помощью мудрости и волшебства Настоящих. И с тех пор она живет со мной. И я никак не могу от нее избавиться. А теперь посмотри на эту беззубую. Да я ее и пальцем не тронул. Это доказывает, что я вовсе никакой не мучитель женщин. Я бью Дину только потому, что ей это нравится, она хочет этого, но я никогда не бью Гамми… Эй, Гамми, тебе нужно такое лекарство?

И он засмеялся невероятно хриплым голосом.

— Чертов брехун! А кто выбил у меня почти все зубы?

— Я выбил несколько гнилых пней, которые уже ни на что не годились. Ты заработала это за то, что волочилась за тем О’Брайеном в зеленой рубахе.

Гамми хихикнула.

— Только не думай, что я могла перестать с ним путаться только из–за того, что ты меня отколошматил. Просто я его бросила, потому что как мужчина ты оказался лучше, хотя у него и была зеленая рубаха.

Гамми снова хихикнула и поковыляла к полке, где стояли ее дешевые духи. Ее огромные медные серьги ритмично покачивались в такт со столь же громадными бедрами.

— Гляди–ка, — изумился Старик, — как два мешка с кашей в бурю!

Однако во взоре его сквозило нескрываемое восхищение. После того как она вылила на свою подушкообразную грудь добрую четверть флакона, он крепко обнял ее и погрузил свой огромный нос в ложбинку между грудей и с восторгом потянул воздух.

— Чувствую себя, как собака, нашедшая старую кость, которую она закопала, а потом забыла где. Ох, ох, ох!

Дина презрительно засмеялась и сказала, что ей нужно глотнуть свежего воздуха, не то она потеряет аппетит и не сможет ужинать. Она обняла Дороти и упросила, чтобы они вышли погулять вместе. Дороти, которую также стало тошнить, сразу же согласилась.

На следующий вечер, когда все четверо потягивали пиво, сидя за кухонным столиком, Старик неожиданно вытянул руку и нежно прикоснулся к Дороти. Гамми засмеялась, а Дина свирепо сверкнула глазами. Однако она ничего не сказала девушке и вместо этого начала обвинять Пэли в том, что он слишком давно не принимал ванну. Старик оборвал ее тупоголовой плоскодонкой и объявил, что она все врет, так как он принимает ванну каждый день. На что Дина ответила, что это так, но только это началось с того времени, как на сцене появилась Дороти. Разгорался спор. В конце концов Старик встал и перевернул фотографию матери Дины лицом к стене.

Дина с визгом попыталась повесить фотографию как следовало. Но Старик оттолкнул ее, правда бить не стал, несмотря на все ее оскорбления, — даже тогда, когда она бросила ему в лицо, что он не достоин лизать башмаки ее матери, а тем более прикасаться к ее портрету.

Устав спорить, Пэли покинул свой пост у фотографии и проковылял к холодильнику.

— Если ты осмелишься без моего разрешения перевернуть ее, я выброшу фото в ручей. И ты больше ее никогда не увидишь.

Дина пронзительно завизжала и заползла под свое одеяло за плитой. Она залегла там, плача и тихо проклиная Старика.

— На этот раз Дина зашла слишком далеко, — заметила, сияя, Гамми.

— Ух уж эта чертова мамочка, — хрипло проговорил Старик. — Эй, Дороти, ты знаешь, как Дина смеется надо мной, потому что я убежден, что у Фордианы есть душа? И над тем, что псы боятся моего дурного глаза? И над тем, что я считаю, что спасение для нас, Пэли, наступит тогда, когда мы разыщем давно пропавшую шапку Старого Короля? А ведь она, эта бывшая наркоманка, бахвалящаяся своей образованностью, ничуть не лучше. Она очень суеверна. Она боготворит свою мать. Она ей молится, просит у нее прощения и выпытывает, что произойдет в будущем. И когда ей кажется, что вокруг никого нет, она разговаривает с ней. Вот она поклоняется своей матери, как Старухе–Земле, которая всегда была врагом Старому Приятелю. И она знает, что можно досадить ему. Вот почему, наверное, он не позволяет мне найти шлем Старого Короля, хотя и знает, что я просматриваю каждую кучу мусора по всем закоулкам, надеясь, что какой–нибудь дурак из Ненастоящих выбросит ее, не ведая, что это такое.