— Я потратила твое Желание на эту кретинскую рожу, — сказала я ему в плечо.

— Хейзел Грейс. Нет. Предположим, что ты действительно потратила мое единственное Желание, но не на него. А на нас.

За нами я услышала быстрый стук высоких каблуков. Я обернулась. Это была Лидевай, догоняющая нас, подводка бежала по ее испуганному лицу.

— Возможно, мы должны посетить Дом-музей Анны Франк, — сказала Лидевай.

— Я никуда не пойду с этим монстром, — сказал Август.

— Он не приглашен, — сказала Лидевай.

Август все держал меня в руках, словно стараясь защитить.

— Не думаю, что… — начал он, но я перебила его.

— Мы должны пойти. — Мне все еще нужны были ответы от Ван Хаутена. Но это не все, чего я хотела. У меня осталось только два дня в Амстердаме с Августом Уотерсом. И я не позволю какому-то унылому старику их испортить.

Лидевай вела неуклюжий серый Фиат, двигатель которого издавал звуки, похожие на голос взволнованной девчушки четырех лет. Пока мы ехали по улицам Амстердама, она постоянно и чрезмерно извинялась.

— Я очень сожалею. Нет никаких оправданий. Он очень болен, — сказала она. — Я думала, что встреча с вами поможет ему, если он увидит, что его работа повлияла на настоящие жизни, но… мне очень жаль. Это очень, очень стыдно.

Ни я, ни Август ничего не сказали. Я сидела позади него. Я протянула руку между бортом машины и его сиденьем, ища его руку, но не смогла ее нащупать. Лидевай продолжила:

— Я продолжала работать на него, потому что верю в то, что он гений, и потому что оплата хорошая, но он стал монстром.

— Думаю, он неплохо нажился на этой книге, — сказала я через какое-то время.

— О, нет, нет, он из Ван Хаутенов, — сказала она. — В семнадцатом веке его предок придумал смешивать какао-порошок с водой. Некоторые Ван Хаутены переехали в Соединенные Штаты давным-давно, и Питер их потомок, но он переехал в Голландию после своего романа. Он — позор для великой семьи.

Мотор взревел. Лидевай переключила передачу и мы взлетели на мост через канал.

— Обстоятельства, — сказала она. — Обстоятельства сделали его таким жестоким. Он не злой человек. Но сегодня, я не думала… когда он сказал эти ужасные вещи, я не могла поверить. Мне очень жаль. Очень, очень жаль.

Нам пришлось припарковаться в квартале от Дома Анны Франк, и затем, пока Лидевай стояла в очереди, чтобы купить нам билеты, я села на траву, прислонившись спиной к маленькому деревцу, и смотрела на плавучие дома в канале Принсенграхт. Август стоял надо мной, катая мой кислородный баллон ленивыми кругами и просто смотря, как крутятся колеса. Я хотела, чтобы он сел рядом со мной, но я знала, что сесть ему будет тяжело, и еще тяжелее встать обратно.

— Все хорошо? — спросил он, смотря на меня. Я пожала плечами и протянула руку к его бедру. Это был протез, но я подержалась за него. Он взглянул на меня.

— Я хотела… — сказала я.

— Я знаю, — сказал он. — Я знаю. Очевидно, мир — это не фабрика по исполнению желаний. — Это заставило меня слегка улыбнуться.

Лидевай вернулась с билетами, но ее тонкие губы были сжаты в волнении.

— Нет лифта, — сказала она. — Мне очень, очень жаль.

— Все хорошо, — сказала я.

— Нет, там много ступеней, — сказала она. — Крутых ступеней.

— Все хорошо, — снова сказала я. Август попытался возразить, но я его перебила: — Все хорошо. Я смогу.

Мы начали с комнаты, где проигрывали видео о евреях в Голландии, и о нашествии нацистов, и о семье Франк. Затем мы поднялись наверх, в дом над каналом, где было производство Отто Франка. Ступени были крутые, и для меня, и для Августа, но я была сильной. Вскоре я смотрела на знаменитый книжный шкаф, который скрывал Анну Франк, ее семью и еще четырех людей. Книжный шкаф был наполовину открыт, и за ним виднелись еще более крутые ступени, только на одного человека в ширину. Рядом с нами была куча посетителей, и я не хотела задерживать процессию, но Лидевай сказала: «Не могли бы все проявить терпение, прошу вас», и я начала свой путь наверх, пока она несла за мной мой баллон, а Август шел последним.

Там было четырнадцать ступеней. Я все думала о людях за мной — в основном это были взрослые, говорящие на разных языках, — и чувствовала смущение или типа того, мне казалось, что я призрак, который одновременно утешает и пугает живых, но наконец я это сделала и оказалась в жутковато пустой комнате, прислоняясь к стене и чувствуя, как мой мозг говорит моим легким, все в порядке, в порядке, успокойтесь, все хорошо, и как мои легкие отвечают мозгу о Боже, мы здесь умираем. Я даже не видела, как Август поднялся по лестнице, но он подошел ко мне и вытер лоб рукой, как бы говоря фух, и сказал: «Ты просто чемпион».