— Хейзел, — сказала мама.

— Это ты не хотела, чтобы я была домоседкой, — сказала я ей. Папа все еще не отпускал мою руку. — А теперь ты хочешь, чтобы он поскорее умер, чтобы я снова оказалась привязана к этому месту и позволила тебе обо мне заботиться, как было всегда. Но мне это не нужно, мам. Ты не нужна мне так, как раньше. Это тебе нужно начать жить.

— Хейзел! — сказал папа, сильнее сжимая мою руку. — Извинись перед матерью.

Я дернула руку, но он не отпускал, а я не могла вставить канюлю одной рукой. Я была в ярости. Все, чего я хотела, это старой доброй Подростковой забастовки, когда я с топотом вылетаю из комнаты, и хлопаю дверью в спальне, и включаю The Hectic Glow, и яростно пишу прощальную речь. Но я не могла так сделать, потому что, черт возьми, я дышать не могла.

— Канюля, — всхлипнула я. — Мне нужна канюля.

Папа мгновенно отпустил меня и бросился подсоединять к кислороду. Я видела вину в его глазах, но он все еще злился.

— Хейзел, извинись перед матерью.

— Ладно, прости меня, просто дай мне туда пойти.

Они ничего не сказали. Мама просто сидела, сложив руки и не смотря на меня. Через какое-то время я встала и пошла в свою комнату, чтобы написать об Августе.

И мама, и папа несколько раз пытались стучать в дверь и все такое, но я просто говорила им, что занимаюсь важным делом. Прошла целая вечность, прежде чем я поняла, что же я хочу сказать, и даже тогда я не была этим вполне довольна. Перед тем, как я технически закончила, я заметила, что на часах 19:40, а это значило, что я опоздаю, даже если не буду переодеваться, так что я осталась в голубых хлопковых пижамных штанах, тапочках и баскетбольной футболке Гаса.

Я вышла из комнаты и попыталась пройти мимо родителей, но папа сказал:

— Ты не можешь выйти из дома без разрешения.

— Господи, папа. Он хотел, что я написала для него прощальную речь, понимаешь? Я буду дома каждый. Чертов. Вечер. Начиная с сегодняшнего дня, ладно? — Это наконец их заткнуло.

Я потратила всю дорогу, чтобы успокоиться по поводу родителей. Я заехала за церковь и припарковалась на полукруглом подъезде, за машиной Августа. Задняя дверь церкви была открыта и прижата камнем размером с кулак. Зайдя вовнутрь, я рассмотрела возможность спуститься по ступеням, но решила подождать старый скрипящий лифт.

Когда двери лифта скользнули в стороны, я оказалась в комнате Группы поддержки с обычным кругом стульев. Но теперь я видела только Гаса в кресле-каталке, худого, как упырь. Он смотрел на меня из центра круга. Он ждал, пока откроются двери лифта.

— Хейзел Грейс, — сказал он, — ты восхитительно выглядишь.

— Да, я знаю.

Я услышала шарканье из темного угла комнаты. Айзек стоял за маленькой деревянной кафедрой, опираясь на нее.

— Хочешь сесть? — спросила я его.

— Нет, я готовлюсь произнести речь. Ты опоздала.

— Ты… эмм… что?

Гас показал рукой, чтобы я села. Я вытащила стул на центр круга рядом с ним, когда он повернул кресло так, чтобы находиться лицом к Айзеку.

— Я хочу посетить мои похороны, — сказал Гас. — Кстати, ты скажешь что-нибудь на моих похоронах?

— Эээ, конечно, да, — сказала я, опустив руку ему на плечо. Я потянулась и обняла одновременно его и кресло. Он дернулся. Я отпустила.

— Супер, — сказал он. — Я полон надежд, что смогу быть там как призрак, но просто чтобы удостовериться, я решил… ну, не хочу ставить вас в неловкое положение, но я только сегодня подумал, что могу устроить пре-похороны, и раз уж я относительно в духе, нет лучше времени, чем прямо сейчас.

— Как ты вообще сюда вошел? — спросила я.

— Ты поверишь, если я скажу тебе, что они дверь всю ночь открытой держат? — спросил Гас.

— Эмм, нет, — сказала я.

— Ну, ты и не должна, — улыбнулся Гас. — В общем, я знаю, что этим решением я себя немного возвеличил.

— Эй, ты крадешь мою речь, — сказал Айзек. — В моем первом абзаце говорится о том, каким ты был постоянно пытающимся возвысить себя придурком.

Я рассмеялась.

— Хорошо, хорошо, — сказал Гас. — Как тебе будет угодно.

Айзек прочистил горло.

— Айзек был постоянно пытающимся возвысить себя придурком. Но мы прощаем его. Мы прощаем его не потому, что у него было сердце настолько же метафорически доброе, насколько буквально больное, или потому, что он знал больше о том, как держать сигарету, чем любой другой не-курящий во всей истории, или потому, что он получил восемнадцать лет, хотя должен был получить больше.

— Семнадцать, — поправил Гас.

— Я предполагаю, что у тебя еще есть время, не перебивай.

Говорю вам, — продолжил Айзек, — Август Уотерс говорил так много, что перебил бы вас на своих собственных похоронах. И он был претециозен: Господи Боже, этот парень не мог нужду справить без того, чтобы задуматься об изобилии метафоричных отзвуков человеческого производства отходов. И он был тщеславен: не думаю, что я когда-либо встречал более физически привлекательного человека, который острее бы осознавал свою физическую привлекательность.

Но я скажу вот что: когда ученые будущего покажутся у меня дома с роботизированными глазами и попросят меня их примерить, я скажу им валить ко всем чертям, потому что я не хочу видеть мир без него.