– Мы напомним ему, — рассмеялся один из темников.

– Мы давно не горячили наших коней и не водили батыров на Урусию…

Но Ногай прервал его:

– Нет, Усеин, мы не направим наши тумены в землю урусов. Пусть конязь Андрей выпьет молока из табуна Телебуга, а мы подождём. Настанет время, и урусы приползут к нашим кочевьям. На брюхе приползут.

– Дзе, дзе! Хорошо говоришь, мудрый хан, — закивали татары.

– Урусы грызутся за кость, как стая псов, — проворчав Абдулка.

Ногай ощерился в усмешке:

– Когда урусские конязья разорвут друг другу пасти, мы протянем им руку, и они будут её лизать.

В юрте задвигались, зашумели.

– Наше время ещё не настало, — сказал Ногай. — Пусть конязь Андрей ждёт милости от Телебуга.

Когда последний мурза покинул юрту, Ногай жестом подозвал начальника стражи:

– Ты всё слышал, Рамазан, всё видел?

Начальник стражи приложил ладонь к сердцу.

– Я не хочу, чтобы Телебуг оставался ханом Золотой Орды. Я не верю ему, он не верит мне. Пусть ханом будет Тохта. Ты понял меня, Рамазан?

Рамазан отвесил низкий поклон:

– Пусть будет, как ты решишь.

Дни выжидания утомительны в своём однообразии. Время будто остановилось. Задули горячие ветры, и над Сараем повисли пески. Песок несло на город, он оседал на лицах, засыпал глаза и уши, скрипел на зубах. Князь Андрей понимал: хан будет пережидать эту непогоду в степи, где нет изнуряющего зноя, а по утрам ласкает прохлада.

Городецкий князь ждал, когда его позовёт ханша, и устал ждать. Он позвал боярина и проворчал:

– Мурза Чаган горазд подарки принимать да посулами отделываться. Напоминай ему, Сазон, чай, мы не в гости званы.

– Нальбий никаких вестей не подаёт.

– Доколе ждать, боярин? Ты уж на подарки не скупись.

– Аль я не разумею? Эвон, сколь им перепало! Однако не торопи, княже, всякому овощу созреть надобно…

И снова проходил день за днём, никто из ордынцев не бывал у городецкого князя, будто забыли о нём. Иногда у него рождалось желание бежать из Сарая. Но сам себя останавливал: из Орды не убежишь, задержат, и того хуже, в степи изловят и как пленника к хану доставят, на суд его.

Нервничал князь, боярину жаловался:

– Устал я, Сазон, не рад, что в Орду подался. Голосу разума не внял. Напомни Чагану, боярин.

Жаркие ветреные дни сменились грозовыми дождями, утренними зорями, а днём небо затягивали тучи. Они плыли низко, сверкали молнии, и гремел гром. Что вещал он русичам в Орде?

В такие дни князь Андрей отсиживался в каморе, не бывал на торге, не появлялся в церкви. Но городецкий князь знал, что за каждым его шагом в Орде следят, доносят в ханский дворец.

Но однажды, когда Андрей потерял всякую надежду, явился боярин Сазон и радостно воскликнул:

– Сегодня, княже, нас поведут к ханше!

Во дворец к Цинь их вёл начальник караула мурза Нальбий. За князем следовали бояре Сазон и Ипполит, а за ними гридни несли два больших тюка с пушниной и парчой, бархатом и разными украшениями.

Длинными переходами их подвели к просторной палате, сделанной в форме большого шатра. Стража при виде мурзы Нальбия расступилась, и князь Андрей увидел ханшу.

Она восседала в кресле, обтянутом пурпурным бархатом, а позади теснились её слуги. На городецкого князя смотрели чёрные, как переспелые сливы, глаза ханши Цинь с кукольным, набелённым и насурьмлённым лицом.

Князь Андрей поклонился, едва коснувшись пальцами ворсистого ковра у ног Цинь, обутых в маленькие сафьяновые туфельки.

Качнув копной тёмных волос, она пропела:

– Конязь приехал из страны Урусии? Это земля данников великого хана?

– Да, прекрасная из прекрасных ханша, Русь — большая страна, где живут данники великого хана Золотой Орды, — ответил городецкий князь. — Мы привезли тебе, несравненная, дары из этой земли, чтобы ты знала, какие звери водятся в наших лесах.

Посторонился князь Андрей, и к ногам ханши легли шкурки соболей и куниц, белок и лисиц. Цинь взирала на всё безразлично, и только в толпе слуг, будто ветерок пошевелил листьями на дереве. Глаза ханши не выразили восхищения, даже когда отроки положили штуки парчи и атласа.

– Пусть меха согревают твоё сердце, а парча будет украшением твоим, бесподобная Цинь.

Ханша новела рукой, проворные слуги в мгновение унесли подарки, а князь уже тянул к ней ларец, украшенный перламутром. На тёмном бархате лежали колты [21] и перстень дивной работы.