— Давай, Джилли, — поддакнул кто-то вполголоса.

— Покажи этому дубине.

Сэмюэль невозмутимо выдержал взгляд.

— Но, — сказал он наконец, — это моя кровать…

Он не договорил, потому что Джилли замахнулся и врезал ему по носу.

— Так его, Джилли!

— Проучи его!

— Пусть только дернется — увидит, что будет!

Они сомкнулись вокруг него, и впервые в жизни Сэмюэлю стало не по себе от того, что его так яростно ненавидят. Он беспомощно вглядывался в раскрасневшиеся враждебные лица, перекошенные от злости. Сэмюэль был на голову выше своего соседа по комнате, и, дай он ему сдачи, его тут же объявили бы задирой и через пять минут ему пришлось бы отбиваться от шестерых. Но если он не ударит в ответ, значит, он трус. С минуту он смотрел в сверкающие глаза Джилли, а потом вдруг, задыхаясь, втянул воздух, прорвал кольцо и вылетел из комнаты.

Следующий месяц включил в себя тридцать самых жалких дней в его жизни. Едва открыв поутру глаза, он тут же попадал на хлесткие языки школьных острословов. Его привычки, его утонченные манеры стали мишенью для язвительных шуточек, и, конечно, ранимость, свойственная подросткам, подлила масла в огонь. Он решил, что теперь навсегда сделался парией и все школьные годы ему придется влачить существование изгоя. На рождественские каникулы он приехал домой в таком душевном упадке, что отец решил показать его психиатру. Возвращаясь в Андовер, Сэмюэль нарочно задержался, чтобы ни с кем не встретиться в автобусе по пути с вокзала в школу.

Разумеется, когда он научился держать язык за зубами, все тут же забыли о его ничтожестве. На следующую осень, осознав, что уважение к другим предполагает сдержанность, он правильно использовал возможность начать с чистого листа, дарованную ему короткой мальчишеской памятью. К переходу в старшие классы он уже был одним из самых уважаемых юношей в классе, и за него горой стоял не кто иной, как его лучший друг и соратник Джилли Худ.

В колледже Сэмюэль был из тех студентов, что в начале девяностых разъезжали в двуконных упряжках, колясках и запряженных четверкой экипажах между Принстоном, Йелем и Нью-Йорком, дабы выразить свое уважение к важнейшему общественному институту футбольных матчей. Он был ревностным адептом хорошего тона, впечатлительные первокурсники подражали его безупречной манере носить перчатки, повязывать галстук и придерживать повод. Вне своего круга он считался отъявленным снобом, но, поскольку его круг был его кругом, такие мелочи Сэмюэля не волновали. По осени он играл в футбол, зимой пил виски с содовой, а весной предавался гребле. Сэмюэль презирал всякого спортсмена, который не был джентльменом, и всякого джентльмена, который не занимался спортом.

Он жил в Нью-Йорке и на выходные частенько привозил погостить нескольких друзей. В те времена все ездили на конках, и в случае тесноты каждый юноша из компании Сэмюэля считал своим долгом встать и с легким поклоном уступить место стоящей рядом даме. Однажды вечером с двумя приятелями, такими же третьекурсниками, погрузились в конку. Было всего три свободных сиденья. Сэмюэль сел, мельком глянув на расположившегося рядом работягу с осоловелыми глазами, от которого возмутительно несло чесноком. Работяга слегка оперся на Сэмюэля, устало развалившись на сиденье, — он занял чуть больше места, чем полагалось.

Конка проехала несколько кварталов и остановилась, чтобы подобрать четырех юных девиц, и, разумеется, трое настоящих мужчин тут же вскочили и надлежащим образом предложили свои места дамам. Увы, работяга не был посвящен в кодекс безупречных галстуков и не догадался последовать их примеру, и одна юная леди оказалась в неловком положении. Четырнадцать глаз с упреком посмотрели на варвара, уголки семи ртов укоризненно дрогнули, но объект презрения уставился перед собой пустым взглядом в полном неведении относительно своего недостойного поведения. Сэмюэль негодовал больше всех. Его оскорбляло, если мужчина позволял себе нечто подобное. Промолчать он не мог.

— Здесь стоит дама, — серьезно произнес он.

Этого должно было хватить, но объект презрения только безучастно приподнял веки. Стоящая девушка хихикнула и переглянулась со своими подругами. Но Сэмюэль возвысил голос.

— Здесь дама стоит, — повторил он с некоторым нажимом.

И работяга, кажется, понял.

— Я заплатил за проезд, — сказал он спокойно.

Сэмюэль побагровел и стиснул кулаки, но кондуктор уже смотрел в их сторону, и, остановленный предостерегающими кивками приятелей, остаток пути Сэмюэль ехал мрачнее тучи. Они доехали до своей остановки и сошли. Но рабочий тоже вышел вслед за ними, в руке его покачивалось ведерко. Не в силах более сопротивляться своим аристократическим замашкам, Сэмюэль решил не упускать случая и привел в действие крупнокалиберную насмешку в духе бульварного чтива, то есть громко усомнился в праве низших животных ездить в одном вагоне с людьми.

В ту же секунду рабочий с размаху запустил в него ведерком. Точное попадание в челюсть застало Сэмюэля врасплох, и он во весь рост растянулся на булыжном дне сточной канавы.

— Я те позубоскалю! — крикнул его противник. — Да я весь день пахал, устал как собака!

Но тут внезапный гнев в его глазах погас, и на лицо снова наползла усталая маска. Он отвернулся и подобрал с земли ведерко. Сэмюэлевы приятели рванулись в его сторону.

— Погодите! — Сэмюэль медленно встал и замахал рукой.