Сестра нанесла на скулы большой мягкой кистью блеск и, сложив губки бантиком, залюбовалась своим отражением. Стейси сидела на кровати и смотрела, как Джанин переодевается в «цыганскую» блузку из марлевки. Звякнули колокольчики, пришитые к кромке широких рукавов.

— Прекрати пялиться на меня! — сказала Джанин, заметив в зеркало, что Стейси наблюдает за ней.

Стейси отвернулась и перевернула страницу журнала.

— Ничего я не пялюсь.

— Нет, пялишься. Прекрати!

— Заставь попробуй!

Джанин застегнула джинсы и, извернувшись, попыталась разглядеть в зеркале свой зад.

— Неужели тебе не надо копать червей или еще чего-нибудь?

Стейси отложила журнал:

— Джанин!

Сестра со стуком положила кисточку на туалетный столик:

— Что?

— Ты уже… я имею в виду, ты уже делала это с мальчиками? — Она наблюдала за Джанин в зеркало и думала о том, как ее сестра будет рожать детей и станет женщиной. Она вспомнила собаку в пабе, как смеялся отец и как соседка сдвигала ноги. Интересно, что такое «разрыв».

— Нет, — ответила Джанин, — не делала, но Кейт Берджесс сделала это прошлым летом с одним французом, который приезжал к нам по обмену.

— Она рассказывала, как все было?

Джанин улыбнулась в зеркало:

— Кейт сказала, что у него была огромная штуковина, ей было больно, а диван потом был весь в крови. Ей пришлось соврать маме, будто кошка приволокла туда убитого кролика.

— А почему на диване была кровь?

— Господи! Ты что, совсем ничего не понимаешь? Потому что он засунул в нее свой большой и толстый и надорвал ее изнутри. Ну ты и дуреха! — Джанин снова взяла кисточку и медленно провела по волосам. — Когда я это сделаю, — сказала она, — я хочу, чтобы все было как полагается — в отеле, чтобы завтрак в постель и остальное.

Из кабинки женского туалета общественного центра Бишопс-Крофт, где сидела Стейси, было слышно, как на поле играют в футбол. Она оторвала кусок туалетной бумаги от рулона и сложила его вдвое. В соседней кабинке Тот что-то мурлыкала себе под нос. Стейси продолжила рассказ:

— И тогда Джанин сказала, что они своей штуковиной разрывают тебе внутренности и что повсюду кровь… как будто кролика убили.

Тот перестала мурлыкать.

— Кровь из целого кролика?

— Из целого кролика. А мама говорит, что ни за что не будет в следующей жизни женщиной; а уж кому и знать, как не ей, ведь она родила меня и Джанин и еще делала дистал-ректомию.

— И все это нас ждет, когда начнутся месячные?

Стейси бросила туалетную бумагу в унитаз. Секунду она держалась на поверхности воды, а потом утонула.

— Все начинается с месячных, и тогда тоже бывает много крови; моя сестра говорит, что больно так, словно тебе вонзают нож в низ живота, и нельзя купаться и носить юбки, потому что от тебя воняет тухлой рыбой, а если ты все-таки наденешь юбку, все сразу догадаются и мальчишки будут тыкать в тебя пальцем.

С поля доносились крики болельщиков и звон цепей ограждения.

Тот спустила воду.

— Но зато тогда можно краситься! — сказала она. — Дороти говорит, можно делать много всего, когда ты станешь старше — например, когда тебе будет четырнадцать. А когда начинаются месячные, ты становишься старше, верно? Можно краситься, гулять с мальчиками и так далее. Наверное, даже можно жить отдельно от родителей…

Стейси видела снизу туфли Тот. На ее носках розовая резинка. Красиво!

— Я не хочу жить отдельно от родителей, — сказала она. — И не хочу, чтобы мальчишки совали в меня свои штуковины. Никогда не буду этим заниматься! Я уже решила. — У Тот красивые носки, но ей такие не нужны.

— Придется. — Тот стала завязывать шнурки. — Потому что природа и… Бог, и все такое.

— Не буду, и все. Отныне, вот с этой минуты, я мальчик!

Тот перестала завязывать шнурки.

— Как же тебя в таком случае зовут?

— Роджер.

— В честь Роджера-Доджера из рекламы?

— Нет. В честь нашего пса.

— Нельзя давать имя в честь собаки.

— Почему? Я люблю нашего пса, — возразила Стейси. Она вспомнила, как Роджер лижет свои гениталии и как ее отец и мистер О’Фланнери говорили: жаль, что они — не Роджер.

— Ну а представь, твой отец идет гулять с собакой и зовет: «Роджер, гулять!» Ты решишь, что он к тебе обращается.

Да, согласилась Стейси, в том-то и трудность. Правда, ее отец никогда не гулял с Роджером.

— А если он скажет: «Роджер, слезь с дивана» или «Роджер, ты навалил кучу на траве!».

Стейси фыркнула, представив себе эту сцену, и они обе захихикали.

Тот первой перестала смеяться и заговорила гнусавым голосом, как будто у нее насморк:

— Может, Дэвид?