Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце
вернуться

Ратгауз Татьяна Даниловна
Шрифт:

Последняя поездка

На радиаторе стрела Рвалась, дрожала и блестела. Машина звонко напрягла Свое взволнованное тело. Катилось в матовом стекле Шоссе, стекая под колеса, И ветер с розовых полей В лицо откинутое несся. Сквозь дым сощуренных ресниц Ломилось солнечное пламя, И шли столбы, срываясь вниз Расплавленными проводами. Взлетали птицы. Пел мотор. Шли в небе белые лохмотья. И было просто: столб — в упор, На узком шалом повороте. И взглядом неподвижных глаз Мы видели, сомкнув ресницы, Как с радиатора стрела Вонзилась в небо белой птицей. …………………………… Был где-то мир. Цвели поля. Звенела даль неповторимо. Был вечер и была земля И истекла лиловым дымом.

«Вода густая у мостовых дуг…»

Вода густая у мостовых дуг, Или дурманное томленье газа, Иль дула холодеющего круг У пристально расширенного глаза. Не все ли нам равно, в какую дверь До нас из этой жизни уходили, И на каком углу нас встретит смерть Порывистым гудком автомобиля… Ведь самое простое, может быть, Упасть с раскинутыми врозь руками, Увидеть небо в лужах голубых И лечь щекой на отсыревший камень. Чем долго ждать и плакать, и стареть, От неизбежной убегая встречи, Когда уже давно в календаре День нашей смерти праздником отмечен. (1932 «Скит». II. 1934)

ДЖОКОНДА

Чему ты улыбаешься, Мона Лиза?..

(Популярный в Западной Европе шлягер начала 30-х годов)

Этот мир, пронизанный шагами, Утихает к ночи, чуть дрожа. Дребезжат старинными ключами Галерей картинных сторожа. По ночам Париж, Милан и Дрезден Освещаются одной луной, И везде у голубых подъездов Шепчутся влюбленные весной. И антенн качели у карнизов Ловят из тумана в сотый раз Об улыбке странной Моны Лизы Саксофонов плачущий рассказ. Глубже в подворотнях никнут тени У музейных кружевных дворов, И на распластавшихся ступенях Незаметен темный твой покров. Губ углы, опущенные книзу, Черная вуаль на волосах, Ты выходишь ночью, Мона Лиза, Слушать городские голоса. И идешь ты по аллее длинной, Строгие глаза полузакрыв, Глядя, как на площади старинной Бьют фонтанов белые костры. Ночь плывет по радужным бульварам, И поют веселые гудки, А в кофейнях старых можно даром Пить коктейль тумана и тоски. В тесных барах вскрикивают скрипки, И секунды четко рубит джаз, И никто не ждет твоей улыбки, И никто твоих не видит глаз. Лишь в углу, под крышей полосатой, Тяжело хмелеющий поэт, Неизвестный, грустный и лохматый. Шепчет глухо: «О, тебе привет!..» А с последней рюмкою коктейля Ты уходишь в утреннюю мглу, И заря ковер тебе расстелит На ступенях в задремавший Лувр. И опять пронизан мир шагами, Этот мир, спокойный и теперь… Дребезжат старинными ключами Сторожа и отпирают дверь.

НА КАРЛОВОМ МОСТУ

Под небом утренним тебя не встретить… Жесток и розов солнечный мороз. А на мосту на низком парапете Холодный позолоченый Христос. Чернеют башни. Завтра воскресенье. Бежит игрушкой заводной трамвай. В костеле — ладан, золото и пенье, И кто-то все еще упорно верит в рай. И все по-старому так горек ветер, А под мостом линялая вода. Теперь я поняла — тебя не встретить, Ни завтра, ни сегодня, никогда.

ВЕСЕННЕЕ

По размытым дождями неделям, Через свежесть туманную вброд, Завершается новым апрелем Тяжелеющий солнцеворот. Даже ты, утомленный от стужи, В городском задыхаясь плену, В голубой распластавшейся луже Удивленно заметил весну. И опять велика и бессонна Исступленная гулкость ночей, От больного трамвайного звона, От мятущейся грусти твоей. И опять задрожит у запястья Кровь живым, воскрешенным крылом, Чтоб к почти небывалому счастью Через сон полететь напролом. Но так мало от счастья осталось В зацветающем шуме, и вот: Поцелуй и большая усталость У распахнутых белых ворот. (1933 «Современные записки». 1934. Т. 55)

«В перекличке часов, иссякающих даром…»

З. Г.

В перекличке часов, иссякающих даром, В беспощадно крутом обороте колес Оползающей ночи несешь ты подарок — Тяжесть нового дня и бессмысленность слез. Изнывает трамвай на тугом повороте, Прибывает у шлюзов густая вода, Ты же прячешь лицо в сквозняке подворотен И одними губами считаешь года. А на дальних путях та же грусть семафоров, Полустанков бессменные ночи без сна, — Как тогда, как всегда, и по-прежнему скоро Отцветает кустом придорожным весна. Ты стоишь за шлагбаумом и машешь рукою Сквозь пронизанный дрожью предутренний час. Поднимается боль, и уже ты не скроешь Паутину морщин у заплаканных глаз. Ожиданье растет, вырастая в огромный Всеобъемлющий шум. И я знаю, ты ждешь, Что в такое же утро (ты знаешь? ты помнишь?) Под весенним дождем, сквозь прохладную дрожь, Ты со мной возвратишься в покинутость комнат И в бессилии навзничь, как я, упадешь. (8.6.1933 «Скит». II. 1934)

ОПЕРАЦИЯ

Бил эфир в виски. Тугое тело Синеватым паром истекло. Молчаливый ангел в маске белой Небо втиснул в тонкое стекло. И звенела сталь на полках шкапа Остриями неотлитых пуль. Падали густые капли на пол И перебивали редкий пульс. И никто не видел и не слышал, Как, взлетев эфирным холодком, Сердце дерзким голубем на крышу Опустилось звонко и легко. И, остановив часы и годы, Перепутав месяцы и дни, Сквозь небес полуденную воду Проступали звездные огни. Шли удары тяжело и редко, Голубиный перебив полет: Это смерть в грудной огромной клетке Пробивалась медленно сквозь лед. А когда тяжелые ресницы Проломили звездную дугу, Жизнь пришла со злым укусом шприца, С горьким жаром искривленных губ. (Прага, 1932 «Скит». I. 1933)

Нелюбимым («От нежности тяжелой не уснуть…»)

От нежности тяжелой не уснуть Всю ночь. Не думать и не ждать рассвета. Пусть молодость еще одну весну Встречает звонким, исступленным цветом. Мы не услышим, мы еще пьяны Разлуки изнуряющим дурманом, И голос искупающей весны Взывает поздно (или слишком рано?). Спокоен сон неполюбивших нас. Мы промолчим. Не назовем их даже. Мы скроем пустоту бесслезных глаз И душ самодовлеющую тяжесть. И будет ночь пустынна, как всегда, На сквозняке больших бессонных комнат, Когда любовь нахлынет — как вода И нас утопит в нежности огромной. («Современные записки». 1934. Т. 56)