Вот все и устроилось с Авдониной. Оказывается, и драться-то не за что. Заявление она не заберет. А жаль. Почему сдалась без боя? За других умеет постоять, а за себя даже не пытается. Пусть так. Но речь-то идет не только о ее трудоустройстве] Речь опять же идет о деле, о важном, большом деле. Она хорошо за него взялась. Пудалов мизинца ее не стоит. Эх, Авдонина, Авдонина... А вот возьму и уйду на участок! Начальником смены. Пусть Клёников мной покомандует. Или к Петеньке махну. Не откажет. Скатерщиков в таких случаях не теряется. Авдонину вон мигом переманил. Везет тебе в жизни, Петенька. И должность свою сохранил и отличного экономиста заполучил. Ковать вам не перековать...

Неожиданно им овладело веселое настроение. Домой вернулся, насвистывая легкомысленный мотивчик.

– Как прошла встреча с папой? — спросила Кира. — А я тут вздремнула. Духотища - дышать нечем.

– Встреча прошла на высшем уровне. Ну, слегка пожурил за крайности. Сливать цехи не хочет. Подготовительную смену отменил. Авдонина сама подала заявление об уходе. Ее переманил Скатерщиков. Видишь, как все ловко?

– А Пудалов?

– Обратно.

– Значит, крах всем твоим затеям? Я же предупреждала...

– Почему же? Можно ведь приспособиться, плюнуть на все. Не огорчать же из-за каких-то там производственных пустячков Юрия Михайловича. Начальник-то он, а не я!

Некоторое время она изучала его лицо.

– Что у тебя в карманах, Алтунин?

– Сосновые шишки.

– В тайгу ходил?

– Нет, не ходил. Подобрал возле проходной.

– Ну ладно. Садись ужинай. Судак фри.

– Где ты его взяла?

– Сама приготовила. Тает во рту. Попробуй.

Преодолевая отвращение к еде, он проглотил несколько кусочков рыбы, похвалил.

Она подошла сзади, обхватила его плечи руками.

– Ты не сердись на него. Ладно?

– А я не сержусь. Просто ломаю голову, как мне из всего этого выпутаться.

– Поедем в отпуск, а там видно будет.

– Нет. Выход нужно искать сейчас. Сегодня. Я ведь не хочу причинять ему никаких обид. А выпутаться должен. Знаешь, пойдем в кино!

– На последний сеанс?

– А не все ли равно? К искусству приобщаться никогда не поздно.

– Тоже верно.

Она снова его любила. Но счастливым себя он не чувствовал.

На заводе существовал своеобразный культ Самарина. Самарин незаменим! В это верил и сам Юрий Михайлович. До недавнего времени не сомневался в том и Алтунин. Он привык, как все, уважать Самарина. Нельзя не уважать ветерана завода, многоопытного командира производства.

Такой человек мог позволить себе фамильярное обращение даже с директором. Ступаков давно знал и ценил Самарина. Они считались почти друзьями. И это дружеское расположение к Самарину самого директора, словно броня, защищало Юрия Михайловича от критики. Он считался непогрешимым. Да, в общем-то при прежнем порядке вещей он и был непогрешимым. Отличался находчивостью, оперативностью. Лезть к начальству по пустякам не любил, решения принимал самостоятельно и отвечал за них сам, никогда ни за кого не прятался. Самаринская добросовестность ставилась в пример другим начальникам цехов. Юрий Михайлович радел о деле и только о деле. Он любил дело, которое ему доверено, и не жалел на него ни своих сил, ни своего времени. Собственно, у него и не было своего времени. Даже получив очередной отпуск, Самарин старался не уезжать далеко от родного завода, чтоб в случае чего сразу же оказаться в кузнечном цехе и принять необходимые меры.

Разумеется, имелись у него и слабости. У кого их нет! Уважая себя, Юрий Михайлович был слишком уж категоричен в своих требованиях и к подчиненным и к начальству. Он полагал, что любое его мнение относительно кузнечного цеха должно восприниматься всеми, как неопровержимая истина. Кто лучше Самарина знает этот цех? Может быть, Лядов или Ступаков? Как бы не так! Самарин - здесь хозяин и волен наводить в своем цехе порядок теми способами и средствами, какие находит нужными. Он носит партийный билет в кармане, за всю жизнь не получил ни одного взыскания и впредь не оступится. Заводскому начальству нужен результат, а какими методами это достигается, не так уж важно. Не было бы только нарушения законности и трудового права.

Властный Юрий Михайлович не терпел возражений, но, к чести его, следует сказать: если ему кто-то возражал или даже жаловался на него, он никогда не мстил за это, только посмеивался и навсегда терял интерес к таким людям, не считая их надежной опорой в своих делах. А возражать-то Самарину осмеливался лишь тот, кто сам в совершенстве знал свое дело. С другими Юрий Михайлович и разговаривать не станет. Неряхи, верхогляды, интриганы, подлизы вызывали у него физическое отвращение.

Он считал себя тонким психологом и гордился этим.

– Тут, брат Серега, — поучал он Алтунина, — долговременное прогнозирование нужно. Я изначально стараюсь угадать, что в ином желторотом заложено. Ежели, говорят, смолоду ворона в поднебесье не летала, под старость и подавно не полетит.

Очевидно, от сознания собственной незаменимости Самарин явно переоценивал и свои физические возможности. К тяжелому сердечному заболеванию отнесся как к явлению временному. Когда спрашивали о самочувствии, даже кокетничал:

– Старость - не радость, а пришибить некому.