22 декабря 1826 г.

Вчера, поздно вечером, полковник едва заставил себя заснуть: события дня истощили его физически и духовно. Однако сегодня, чуть свет, Алексей Дмитриевич был уже на ногах. Он вошел на половину дома, занимаемую поручиком. Годефруа чистил пистолеты…

— Да вы серьезно решили драться? — пошутил Прозоров.

Годефруа дунул поочередно в оба ствола.

— Мне кажется, господин полковник, в воздухе запахло порохом.

Прозоров отрицательно покачал головой.

— Вряд ли. Эти господа вчера великодушно обещали мне быть живу-здорову до самого Петербурга. С чего бы это, поручик? Ну-ка, пошевелите мозгами…

— Господин полковник, я теряюсь в догадках. Похоже, нас пытаются уверить, будто моська сильнее слона?

— Все не так просто, Годефруа. Они убрали таганрогского лекаря, чтобы я не узнал, зачем была сделана подмена сосуда. Анцимирисов, по их мнению, не в счет: петербургские доктора назвали его сумасшедшим. Основная интрига в другом. Почему они хотят выжить нас из Чуфут-Кале? Помните, я рассказывал вам, что именно здесь император впервые ощутил боли? Днем позже, в Евпатории, рези в его желудке усилились. Он соотнес их со стаканом «прокисшего» барбарисового сока. В имении графа Завадовского государю показалось, что от тамошнего пруда исходит неприятный запах. Скорее всего, дурной дух исторгал его желудок. Наконец, первого ноября император посетил древнюю мечеть… Там его просквозило. Заметьте, поручик, начало лихорадки приближенные императора сочетали не с пребыванием в Чуфут-Кале, а с непогодой в окрестностях Евпатории! Но между этими событиями прошло трое суток! В дальнейшем болезнь усиливается. Император с пристрастием спрашивает лейб-медика Виллие, чем опасны крымские лихорадки. Этот диагноз государь поставил себе сам. В дальнейшем он кочует из донесения в донесение… Я уверен: мы сделали случайный, но точный ход. Наши недруги не хотят предпринимать против нас что-либо серьезное. В противном случае они показали бы, что мы идем по верному следу. Отсюда — странная встреча на плато в расчете на мои слабые нервы. Так вот, поручик, сегодня вы понадобитесь мне в роли истинного телохранителя. И чтобы ни одна живая душа не выследили, куда мы пойдем!

Переодевшись в караимское платье, Прозоров три часа кряду колесил по извилистым улочкам старой крепости. Он расспрашивал десятки незнакомых ему людей казалось бы, о совершенно невинных вещах. Наконец, утолив любопытство, Прозоров постучал в крепкие деревянные ворота…

Калитку открыл благообразного вида старичок. Шепнув ему на ухо пару слов, Прозоров шмыгнул внутрь двора.

— Мир дому твоему, Джани-ага!

— Проходи, мил человек, гостем будешь…

Полковник охватил взглядом чистый и большой двор, сад — теперь сухой и скучный. Внутри дома он увидел множество ковров, серебряные русские самовары, картины, книги… Движения старика были скупы, лицо — приветливо, без подобострастия. Он хлопнул руками — в комнате появилась женщина в чадре. Она поставила перед мужчинами чашки с чаем и вазу с фруктами.

Полковник решил не тратить времени зря.

— Говорят, вы угощали императора не одним чаем, Джани-ага?

Последовал новый хлопок, и на этот раз на столе появилась пузатая бутыль с вином, оправленная сухой виноградной лозой. Полковник пригубил темно-бордовую жидкость, не отрывая глаз от старика.

— Славное вино, Джани-ага! Император действительно пил его?

— Да, благородный…

— Он был у вас вместе с караимским головой?

— Ты все знаешь, зачем спрашиваешь?

— Вы правы, отец. Именно такого мудрого человека я и надеялся встретить в вашем лице.

— Без ума не сваришь доброго вина. Мое вино — лучшее в округе!

— Стало быть, покойный государь остался доволен?

— Очень доволен.

— Скажите, Джани-ага, император пил только вино, или это было лишь частью обеда с закусками и другими блюдами?

— Зачем «одно вино»! Он кушал… Хорошего был настроения. Шутил…

— Может быть, вспомните, как шутил?

— Почему не вспомнить… Император сказал, что Петр Великий ошибся, выстроив Петербург на болоте. Он не знал вкуса караимского вина, а то бы приказал соорудить свой град здесь, в Чуфут-Кале! — старик осклабился, но глаза его были настороже. Он понимал, что полковник ждет от него не святочных рассказов и тостов.

Прозоров еще раз пригубил вина и спросил:

— Какие кушанья подавались императору в тот день?

— Много кушаний… — Старик закатил глаза и начал загибать один за другим пальцы руки: — Суп из бараньих языков… соленые орешки, виноград… еще одно кушанье: по-русски — ватрушка. Слаще халвы!

— А кто готовил все эти яства?

Старик с грустью покачал головой.

— Я знал, что ты придешь ко мне. Плохой был сон… Опоздал, благородный… Умер Риза!

— Умер? Когда? — встрепенулся полковник.

— Да кто ж его знает, досточтимый… Поехал в село мать навестить — и умер.

«Они опять опередили меня!» — посетовал полковник, вспоминая вчерашнюю встречу на плато. — Джани-ага, вы, конечно, помните всех, кто был тогда вашим гостем? Не было ли среди них человека, помогавшего Ризе разносить кушанья?

— Э-э… — покачал старик головой, прощая неискушенному собеседнику незнание местных обычаев. — Гость должен сидеть тут! — он показал рукой на коврик рядом с собой.

Поблагодарив хозяина за угощение, Прозоров откланялся. Он был твердо уверен, что Джани-ага сказал все, что знал. Правда, полковник не исключал намеренного сокрытия стариком обстоятельств смерти Ризы. Однако это было уже не суть как важно.

Выйдя на пустынную улицу, Прозоров осмотрелся — никого вокруг. «Поручик, как всегда, на высоте!» — подумал он с удовлетворением и пошел от гостеприимного дома. Он миновал саженей десять, не более, как услышал оклик… В боковом проходе, у неказистой, приземистой сакли стояла женщина, в облике которой он узнал служанку, подававшую ему чай и вино. Она взяла полковника за руку и увлекла за собой в неширокую нишу между глинобитными стенами.

— Господин! Я слышала твой разговор с беком… Все правда, но он не сказал тебе то, что видела я. На кухне был человек… Он проверял, как готовит Риза.