Мой неврастеничный и умненький внук Витенька спросил тут у бабы, когда, с какого возраста принимают на комбайн? Бабушка, естественно, поинтересовалась — зачем ему это? «А я не хочу никого убивать», — ответил он. Вот если человечество так проникнется, успеет проникнуться отвращением к войне, то уже в эмбриональном состоянии его будет рвать от запаха пороха, и можно будет говорить серьёзно о мире и разоружении. Все, все, от мала до велика, должны напитаться отвращением к убийству, иначе ничего не выйдет и все словеса и усилия наши впустую.

Ну чего ты, ей-богу, разбрюзжался! Ведь пишу, да и не только я, с расчётом на понимание и доверие читателя, хотя бы такого редкого, как ты. И на тебе! Там же поставлено «провинциальная критика — не по географическому принципу», ну, если дело дойдёт до переиздания при мне или без меня, поставьте моё любимое словечко «направители», то есть «критики-направители».

Да ты и не хуже меня понимаешь, о чём речь в книжке, да, видно, так отсырел и заглох в своём псковском углу, что уж и чувство юмора потерял, думая о боге и крестах. А я вот как раз читаю «Окаянные дни» известного тебе автора [Бунина. — Сост.] и ещё раз убеждаюсь, что нет его, бога-то, нет, иначе бы он давно покарал всю эту свору страшными и немедленными муками, он почто-то карает всё не тех, всё вслепую, и насылает болести на простой люд.

Я вон на Вологодчине узнал новость такую, что волосы везде зашевелились: на северо-западе, а значит, и у вас, появился энцефалитный комар! Значит, и у нас он, голубчик, скоро будет. Во всяком разе колорадский жук уже гостит и успешно переваливает любимый твой Урал, а ты там бурчишь: «Не трожь Дедкова-братишку и Золотусского не трожь, а то пасть порву!»

Да и не трогаю, не трогаю! Во-первых, боюсь, во-вторых, люблю их и соболезную им не меньше тебя.

А получил ли ты от меня вырезку из газеты с твоим собственным изображением? Неужели братишки-доглядчики перехватили? Очень юморной был снимок. Я пописал, ещё до эпопеи с рождением внучки, маленько «затеси», а вообще осень и зима почти пропали.

Ну, не болей и не смурней. Обнимаю. Виктор Петрович

24 января 1983 г.

(В.Юровских)

Дорогой Вася!

Пока ты пребывал там, в чаду юбилейных наслаждений, у нас родилась внучка — Поленька.

Длилось это долго, для всех нервотрёпно и сложно. Дело кончилось кесаревым сечением. Возили Иришу в Ленинград на исследования и подкрепления, затем, после пышного юбилейного пленума всех муз и искусств, я поехал в Вологду, где давно уже находилась Марья Семёновна, и мы Иришу вместе с Витенькой привезли сюда. Ирина хвора, рыхла, а Витенька неврастеничен и настырен, суеты, хлопот и всего прочего с ними много, особенно бабушке.

Наконец-то Иришу определили в роддом мой родной. Помнишь по «Соевым конфетам» больницу номер два, куда я брёл когда-то в войну почти политиком и где меня спасли для войны и будущих славных дел. Товарищам Брежневу и Павловскому не всё удалось добить и расстроить в стране и на транспорте, больницы по-прежнему обиходны, порядочны и приветливы. Ирине на родном моём транспорте сделали всё, что в силах современной медицины. и по совести, какая ныне возможна. Гора с плеч!

Осень потеряна, половина зимы тоже. Пока они здесь будут жить, ещё с месячишко, я попробую сделать черновик первой части военного романа (вторая часть вчерне давно написана), авось и получится. Что-то не стало хватать времени для работы!

Потом Ирина с детьми поедет в Вологду, бабушка их проводит, и мне ещё до весны время выпадет на работу. Надеюсь.

Ну, а как она будет жить с двумя детьми без мужа и без нас, я себе пока плохо представляю, дочь моя, по-моему, тоже не всё это отчётливо видит, да и как тут всё предвидеть? У всех житуха и судьба своя.

Что ещё? Вот с трудом, со скрежетом вылезла на свет книга «Затеси», но следующую вещь, «Зрячий посох», с трудом законченный уже никто целиком не берёт, роман не возьмут и подавно. Надо приучать себя к новому уклону жизни, писать для стола. Сознание и знание того, что в столах лежала и лежит лучшая литература, укрепляет меня, да и не в моей это воле что-то изменить, подладить и подладиться. Наступил ещё один, наверное, последний, самый сложным этап жизни и работы, и тут уж ничего никому не поделать.

Был очень урожайный год. Вместе с заграничными изданиями вышло у меня в 82-м году более десяти книг, среди которых две изумительно оформленные «Бабушкин праздник» («Советская Россия») и «В тайге, у Енисея» («Малыш») до того меня растрогали, что мне захотелось написать что-нибудь для детей и я уже придумал, что. Вот и буду, чтоб сердце не разорвалось от такой войны, меж делом писать для ребят, «затеси» и большую статью о культуре нашей, точнее о бескультурье. Замыслы большие, а пых уж не тот. Днями опять тяжело валялся в гриппе.

А Женя, Евгений наш Иванович, видимо, совсем плох [Е. И. Носов.
– Сост.]. В новогодней открытке написал: «Залёг на самое дно». Если его не станет, не знаю, что будет со мною. Уж слишком давняя и прочная наша привычка чувствовать друг друга на земле двигала, руководила нами и укрепляла в жизни нас, да и работа велась взаимным, часто негласным, но большим гревом любви, доверия и взыскательности. Никак не решусь ему написать, боюсь ушибить жалким словом или неосторожными слезьми.