— Даже паспорт на чужую фамилию. Товарищи по партии сделали. Куда бежать? За границей я никому не нужна. Ваше белое движение не примет бывшего председателя ПЛСР.

— Я тебя вывезу и обеспечу средствами к существованию. Революционеры и социалисты есть везде. Хотя бы французский не забыла?

— Почти. Нет, слишком поздно. Хватит мне подполья и побегов.

Разговоры тянулись до часу ночи, когда за окном раздалось ржанье лошадей, за которым последовали грохот сапог и удары в дверь.

— Я — твой брат Борис Спиридонов из Петрограда, — напомнил Никольский, лихорадочно укрывая болгарский паспорт и проверяя револьвер под правой рукой. Хорошо, что они не в постели: версия про брата-сестру и так не ахти.

Мария набросила на себя какую-то бесформенную хламиду и отправилась открывать.

— Кравцов, ОПЕРОД ОГПУ, — представился вошедший чекист, одетый не по-зимнему легко: в черную кожаную куртку и такую же кепку. — Поднадзорная Спиридонова?

— Да, это я, — ответила женщина.

По тональности оперативника и эсерки Никольский понял, что они прекрасно знают друг друга в лицо и сейчас отрабатывают установившийся за годы ритуал ночной проверки. Но присутствие нового лица внесло дополнение в сценарий.

— Это кто? — спросил обладатель кожанки, указывая на гостя.

— Брат мой Борис Спиридонов, из Петрограда.

Опытная каторжанка и подпольщица понимала, что легенда брата не выверена и лопнет от нескольких точных вопросов.

Опер взял из рук Владимира Павловича паспорт.

— Действительно, Борис Александрович Спиридонов. Товарищ Хомченко, зачитайте ориентировку Особого отдела.

Пока поддельный брат соображал, что заместитель Дзержинского Ягода как раз и является начальником особистов ОГПУ, второй чекист, с виду — простой крестьянский парень в тулупе, но с маузером на ремне, достал из офицерской сумки листок.

— Предполагается, что с целью подготовки контрреволюционного заговора у поднадзорной Спиридоновой появится беглый генерал-майор царской жандармерии Никольский Владимир Павлович. Его приметы: русский, 50 лет, ниже среднего роста, усы седые, бородка узкая седая, волосы короткие седые…

С каждой деталью внешности, срисованной наблюдательным Генрихом Григорьевичем в бывшем ресторане «Прага», лицо Кравцова все шире расплывалось в неприятной ухмылке. Хомченко дочитал и стал рядом.

— Здравствуйте, ваше превосходительство!

— Оформлять задержание, товарищ Кравцов?

— Зачем? Тут ясно записано: контрреволюционный заговор. Особый отдел не ошибается.

— Постойте! Я могу объяснить! Спиридонова тут ни при чем.

Жалкие слова не могут остановить пролетарское правосудие. С той же гадливо-презрительной полуулыбкой чекист потянул из кобуры «Наган».

Наверно, в такие секунды перед глазами должна пролетать целая жизнь? Чушь.

Револьвер поднялся. Никольский стиснул рукоять в своем кармане и почувствовал, что трагически не успевает.

Щелкнул взводимый курок. Как рыба на крючке, затрепетала надежда, что гэпэушник просто пугает перед арестом.

Вороненое черное дуло заглянуло в глаза своим мертвым зрачком. Неужели конец?

Грохот револьверного выстрела наполнил маленькую кухоньку. Пуля на выходе сбила чекистскую фуражку и швырнула ее на Никольского. Второй чекист замешкался на миг и рванул «Маузер» из деревянного футляра, разворачиваясь к стрелявшей. Когда огромный пистолет покинул убежище и начал двигаться к Марии, едва успевшей снова взвести курок «Нагана», Владимир выстрелил в чекистское ухо. С момента отвлекающего мычания, что эсерка ни при чем, прошло три секунды.

Она сняла револьвер с боевого взвода и устало заметила:

— Теперь точно придется уехать.

Рыцари красного террора развалились на полу. Из простреленных голов сочилась кровь.

— Мария, их нужно спрятать.

Легко сказать. Революционные жандармы оказались слишком тяжелы. Никольский замотал простреленные головы тряпками и полотенцем, но не успел — полы перепачкались красной жижей под цвет революционных убеждений покойников.

— Здесь есть река или пруд?

— Не близко. Верст шесть или семь.

— Даже лучше. Убери кровь к моему возвращению.

Темная декабрьская ночь едва освещалась редкими звездами, с трудом пробивавшимися через облачную дымку. Вытащив тела волоком, Владимир Павлович отказался от мысли навьючить их на одну лошадь, а самому ехать верхом на второй. Дрянные клячи не утянут два тела. Цвет лошадиного племени выбит Гражданской войной да выкуплен нэпманами.

— Мария, у тебя есть фонарик?

— Откуда? Только керосиновая лампа.