— Что вы предлагаете?

— Продолжать! Признаться, я допускал, что наш старый друг Генрих попытается вас завербовать. Но что сами полезете в их сети — для меня сюрприз. Увы, я недостаточно знаю человеческую натуру.

— То есть контакты с органами нужно поддерживать.

— Конечно! Но исключительно на добровольной основе. Как и прежде, я никого ни к чему не принуждаю. Лишь напоминаю, что после эскапады в Малаховке вам лучше дружить с чекистами и быть им полезным. Иначе под ударом рискуете оказаться не только сами, но и ваша семья.

— О господи! Куда мне к старости шпионские игры. Я и так чуть Богу душу не отдал в том ночном лесу.

— Как раз дряхлость — наименьшая из проблем и наиболее просто решаемая.

Знакомая коробочка. Такой же сероватый матовый шарик, но один.

— Как Ленину: три недели бодрости, потом — вперед ногами?

— Не совсем. Активный период растянется на десятилетия. Заметьте — бесценный дар, если жизнь не наскучила.

Никольский проглотил пилюлю.

— Бескорыстных даров не бывает.

— Верно глаголете. А теперь давайте налаживать работу. Вам предстоит внедриться в создаваемый бароном Врангелем Русский общевоинский союз и передавать Ягоде отфильтрованную мной информацию.

— Вы же говорили, что к России ваш интерес угас, и, кроме убийства Ленина, больше ничего не нужно.

— Да. Но раз есть возможность поддержать связь с одним из руководителей тамошней спецслужбы — пусть будет. Жизнь может по-разному повернуться.

— Если конкуренты что-либо бросят на чашу весов.

— Правильно, Владимир Павлович. Инструкцию о методах связи получите позже. И больше никакой самодеятельности.

— Обещаю. Малаховка послужила хорошим уроком.

Шауфенбах удалился в легкую февральскую метель, а перед глазами Никольского снова всплыла сцена на границе — скрючившаяся на снегу фигурка раненой женщины и опускающийся на нее приклад красноармейца.

Следующие пятнадцать лет запомнились новоявленному активисту общевоинского союза и тайному агенту ОГПУ некой нереальностью и незаконченностью. Происходила масса событий, Европа бурлила, ввалившись вслед за США в экономический кризис и с трудом из него выбираясь. В России либеральная полоса НЭПа сменилась политикой коллективизации и индустриализации, граница захлопнулась, остатки оппозиционеров сидели по лагерям, куда щедрым потоком начали вливаться осужденные коммунисты троцкистского и иного «неправильного» сорта.

Одновременно у Никольского росла уверенность, что шаткий мировой баланс, о необходимости поддержания которого столько рассуждал Шауфенбах, становится чрезвычайно зыбким. Гражданская война в Испании, в которую под видом отправки добровольцев и военных советников бесцеремонно влезли заинтересованные европейские страны, показала, что бряцание оружием по-прежнему является доминантой мировой политики.

Больше всего угнетала вероятность повторения новой глобальной бойни. Австро-Венгрия, бывшая одним из главных инициаторов Великой войны, распалась на несколько государств, в которых не были особо популярны реваншистские идеи. Однако локальные конфликты не прекращались. Польша, захватившая здоровенный кусок российской земли после катастрофического поражения Красной Армии, ощутила себя победительницей и наследницей рыцарских традиций средневековой Речи Посполитой. При аннексии и разделе Чехословакии поляки умудрились ввести туда войска и урвать себе кусочек. Не остались в стороне и венгры. Даже маленькая Литва размахивала оружием, вступая в разные военные коалиции и гоняя дивизии вдоль границы. Что уж говорить о Германии, которая после возвращения Саарской и Рейнской областей, захвата Чехии, аншлюса Австрии и успешных танковых атак в Испании наглела больше других.

Вероятно, фон Шауфенбах, обладай он способностью испытывать и выражать эмоции, выглядел бы растерянным. Он встретился с Никольским в кафе на знаменитой Унтер-ден-Линден в центре Берлина.

Заканчивался март 1939 года. Заметно потеплело. Кроме отсветов солнечных лучей в окнах домов, улица пылала множеством красных флагов с нацистской символикой. Из каждого репродуктора неслись оптимистические марши. Количество людей в униформе поражало: казалось, их даже больше, чем в царской России, где в форму были облачены не только военные, но в большинстве своем и статские госслужащие. Разные лица берлинцев — спокойные и деловитые, возбужденно-вдохновленные, энергичные, усталые, целеустремленные, влюбленные… Но не было обреченных с потухшим взором, как у многих в СССР двадцать третьего года. Гитлер за пять лет пребывания у власти сделал для счастья немецкого народа куда больше, чем большевики за шесть. Не исключено, что и за все неполные двадцать два Советской власти. Возможно, иное мнение было у евреев, но нацисты позаботились, чтобы их унылые физиономии не портили столичный вид.

— Неужели ваша сказочная аппаратура не может спрогнозировать мировые процессы?

— Увы, Владимир Павлович. Для корректных выводов нужны правильные исходные данные. Сейчас настолько много факторов, влияющих на международную политику, что вычислить интенсивность их воздействия на принятие решений главами государств решительно невозможно.

— Даже опыт параллельных миров не помогает?

— Отчасти. Но в тех версиях Земли не было единой России, к 1939 году от нее остались одни ошметки. Лишь в одной из них предприимчивый делец отрезал Чукотку, назвал Россией, поднял трехцветный флаг и двуглавого орла. Там теперь чукчи — истинные русские, однако. Остальные — Московская республика, Западносибирская федерация, Литовско-белорусская уния и другие фрагменты империи — имеют иную символику и даже не зовут себя русскими, а например, сибиряками.

— Значит, спасибо большевикам?

— Спасибо мне и вам, что протолкнули их к власти.

— Оттого и сердце болит, хоть оно у меня теперь здоровее, чем в тридцать лет.

— Не отчаивайтесь. Коммунизм живуч, но обречен. Зато над Россией новая опасность.

— Гитлер? Которого вы поддержали.

— Да, для баланса. А потом ему на помощь рванули мои конкуренты. Рекой полились деньги и технологии, крепко зажмурились глаза на тотальное нарушение Версальских условий, антисемитизм превратился в нормальное явление. Я рассчитывал, что Германия не останется в границах Веймарской республики, но та легкость, с которой Гитлер подгреб все кайзеровские довоенные территории в Европе, исключая Данцигский коридор, и присоединил часть Австро-Венгрии Габсбургов, ошеломляет. Хуже всего, успехи вскружили голову самому фюреру.