Том подумал о почтальоне Олине, настоящем медведе, трехсотфунтовом увальне в мятой голубой форме. Из своего кабинета наверху Том каждое утро слышал, как Олин шумно взбирается на крыльцо — жизнерадостный топот, которого теперь надо ждать с содроганием. Придется купить почтовый ящик и укрепить его на шесте у тротуара.

— Я чинить, не великое дело. — Чик отломил у крыльца сбоку кусочек зеленой, выгоревшей на солнце обшивки и продемонстрировал Тому. — Пора бы обновить!

Ну нельзя же вот так явиться к человеку домой и начать все ломать!

— Да как вы…

— Я показать. — Подрядчик с треском разломил обшивку, стряхнул на ладонь несколько крупинок бесцветной пыли. — Асбест, — прошептал он. — Незаконно.

— Правда? Никогда не слышал, чтобы…

— Правда. Асбест — плохо. Узнавать городской власть, будут у вас на заднице…

— На хвосте. Городские власти будут у меня на хвосте, не на заднице.

— А что, я же говорить! Вы — учитель!

Продолжая хихикать, Чик поднял велосипед и отнес в грузовичок. Перед тем как подняться в кабину, повернулся.

— Теперь вы хороший иметь!

Только ничего хорошего у Тома в тот день не было. Он уныло спрятал подарки в чулане под лестницей. Уныло похлебал чуть теплого супа из морепродуктов. Разгладил смятый листок с именем Чика и номером его пейджера, магнитом прикрепил на дверь холодильника. Уныло отыскал квитанцию за стеклянное пресс-папье и недоверчиво на нее уставился: жуткая сумма в самом низу теперь представлялась равной стоимости нового крыльца.

Том устроился было под торшером с книгой, хотя понимал написанное не больше, чем если бы читал китайские иероглифы. Том пытался вообразить тонкую гибкую фигурку троллоповской Лили Дейл [107] , и вместо нее видел неподвижное массивное тело Олина-почтальона, провалившегося в темный подвал и лежащего там среди рассыпанной в беспорядке почты. Сквозняк ворошил разбросанные письма, листал страницы журналов и каталогов, шевелил глянцевые рекламки беспроцентных кредитов, купоны супермаркетов, объявления о пропавших детях, счета за телефон и электричество, и порой среди всего этого мелькал подписанный от руки конверт с настоящей маркой. Почта ожила, но Олин (а у него есть сын, который играет вторым полузащитником в университетской команде по американскому футболу) не издает ни вздоха, ни стона.

В пять Том забрал Финна из детского сада. В машине не успел он пристегнуть мальчика, как тот начал:

— Тук-тук!

— Кто там?

— Гиппопотам.

— Там гиппопотам?

— Гиппопотам бил в там-там! — Финн так и зашелся смехом, и Тому показалось — смеется Чик.

— О-о-ох! Ох, одни сплошные охи, горы, моря и океаны охов!

— Тук-тук!

— Кто там?

— Мэри и Джон.

— Кто она? Кто он?

— Джон — по уши влюбился он, гы-ы… — никак не мог отсмеяться Финн. Потом мальчик сказал: — А вообще я этот стишок не пойму.

— Есть одна очень известная песня. — Том попытался сочным баритоном напеть нечто протяжное.

— И все равно не пойму. Мама лучше тебя поет.

— Ты что же, у нас теперь музыкальный критик?

— Кто такой музыкальный критик?

Пока Финн смотрел по телевизору «Самых забавных животных планеты», Том приготовил пасту, после еды играли в покемонов. Правил игры толком не понимал ни отец, ни сын, поэтому Том обрадовался, когда его последнего воина — непонятное голое существо — изничтожил ядовитой пыльцой веномота Финна. Пришло время сна, Том рассказывал очередную серию теперешних похождений мистера Гадкера, но чувствовал, что сказка становится все скучнее и скучнее. Ветер завывал под крышей, трещал деревянными балками. Хотя рядом был Финн и мистер Гадкер в своей шикарной квартире замышлял разнообразные каверзы, Тому не давала покоя колоритная фигура подрядчика в нелепой голубой куртке.

Том смотрел одиннадцатичасовые новости по Седьмому каналу. Человек «с ближневосточной внешностью», предположительно алжирец, арестован в Порт-Анджелесс при попытке покинуть паром «Виктория» на автомобиле, взятом напрокат. Найденное в багажнике запасное колесо содержало пакетики с мочевиной, пузырьки с нитроглицерином и четыре черных ящика, в каждом из которых панель управления, электронные часы «Касио» и девятивольтный аккумулятор. Машина задержанного, по словам таможенницы, «казалась слишком большой для водителя, а сам он выглядел вспотевшим и как будто нервничал». Ранее им был забронирован номер в сиэтлском мотеле на Восьмой улице; при задержанном нашли авиабилет до Лондона. В прямом репортаже из пресс-центра серьезный корреспондент заявил, что ФБР считает арестованного одним из заговорщиков, намеревающихся взорвать башню Спейс-нидл [108] . С ума сойти, подумал Том. Возможное разрушение Спейс-нидл — какой-то окольный и вообще весьма своеобразный путь к подрыву имперского могущества Соединенных Штатов. Однако многое в этой стране легко поддавалось ложному толкованию, и, быть может, злоумышленники просто насмотрелись телевизионных повторов «Неспящих в Сиэтле».

Сотрудники канала новостей «KIRO» вовсю распространялись о смуглом иностранце, который оказался слишком мал для большого американского автомобиля. У Тома, находящегося под впечатлением от новостей, вырисовывался текст радиовыступления, посвященного чужестранцам, не менее существенному элементу национальной мифологии, чем ковбои. В Америке, великом многоязычном поселении, людям постоянно требуется напоминать об их «американскости». Воспитанники «Стебелька» в начале каждого дня своими детскими голосками приносят клятву верности национальному флагу. Единая неделимаянация? Ну-ка, повторите еще разок! Оттого и должны дети каждое утро твердить одно и то же, что сами слова звучат крайне неправдоподобно. Заверения в преданности окутываются атмосферой таинства, дабы скрыть очевидные факты. В общем, иностранцы нужны Америке в качестве доказательства ее вечно шаткого существования.

Вот тут и приходят на помощь канадцы — «наши северные соседи-тугодумы», как любила говорить Бет. А также голливудские знаменитости из чужих краев, мексиканские нелегальные иммигранты и неутомимые охотники за видом на жительство. И все же никогда Америка не чувствует себя более американской, чем при появлении готовенького арабского террориста, прячущего бомбу в багажнике взятого напрокат седана. Тот, кто теперь благополучно помещен под стражу в Клалламской окружной тюрьме, стал трофейным чужестранцем, таким замечательно иным, что любой гражданин готов проникнуться патриотическим пылом американской до мозга костей таможенницы из Порт-Анджелеса. Ее внимание приковали трясущиеся руки, сильный французский акцент, неамериканские габариты, и она «засекла врага».