Финн бросился на Спенсера, сбил его с ног. Мальчик толком не умел драться, но смотрел когда-то, как дерутся собаки, и теперь ринулся в атаку по-собачьи, рыча, кусаясь и царапаясь. Он и не видел, что делает, поскольку дрался и одновременно плакал. Во рту у него оказался рукав футболки и еще мягкое, и Финн изо всех сил куснул это мягкое. Спенсер заорал благим матом.

Позже, у себя в кабинете, уже в присутствии Бет, директриса ужасалась:

— Я всегда считала — сад «Стебелек» не для этого ребенка!

Дом Тэтчеллов на улице Гарфилда — сиротливый обломочек Англии, заброшенный на Дальний Запад. В 1998 году родители Яна собирались прилететь на Рождество, Ян и Сара должны были встретить их в Нью-Йорке. 21 декабря пожилые Тэтчеллы вылетели из Хитроу рейсом 103 компании «Пан Американ», но самолет разбился над Локерби. Так Ян, придерживающийся левых политических взглядов и по-спартански неприхотливый, вступил во владение старинным фамильным особняком в Дорсете. Дом он продал, а обстановку перевезли через океан в Сиэтл. Смотрящие из позолоченных рам предки Тэтчеллов — целый выводок серьезных, буржуазного вида дам за письменными столами, судьи в париках, епископы в духовном облачении, военные в форме былых времен, придававшей им несколько голубоватый вид — соседствовали теперь с Грамши, Адорно, Рэймондом Уильямсом [155] и бледными корешками подборки номеров «Нью лефт ревью» [156] за целых сорок лет. Случайно брошенный взгляд падал или на гигантских размеров корзину для бумаг, или на викторианский журнальный столик, или на шпагу в ножнах, висящую на стене. Сначала Ян намеревался избавиться от большей части старинных вещей, снеся их в антикварный магазин, но бережливая Сара, уроженка Пафкипси, не желала утратить ни единого предмета. В отличие от Яна она знала наперечет всех предков на портретах и могла изложить подробности военных походов генерал-лейтенанта и европейских поездок вон той леди за столом.

Эти диковинные осколки Англии всегда приводили Тома в замешательство. Между особняком Тэтчеллов, расположенным среди сельских пейзажей Дорсета, и жилищем Дженвеев на окраине Илфорда пролегла социальная пропасть чуть ли не в Марианскую впадину глубиной, и несколько уменьшенная копия данной пропасти словно бы разделила дом на улице Гарфилда и его, Тома, пристанище на Десятой Западной. Но в одном отношении оба дома были весьма схожи, причем самым естественным образом: благодаря им родимый английский хлам и родимая английская пыль прочно обосновались на благопристойном Квин-Энн-Хилл.

Развалившись в кресле с одним отвалившимся колесиком и драной кожаной обивкой (некогда оно принадлежало затянутому в корсет генералу королевы Виктории), Том держал бокал дрянного красного вина и чувствовал себя на свободе, в другой стране. Удивительно, как богачи — а Ян теперь обладал состоянием, о котором большинство преподавателей и мечтать не могли — упорно сохраняют приверженность дешевому вину, будто бы стойко придерживаются некоего морального принципа.

Сара сказала:

— Вся твоя история словно у Кафки позаимствована.

— А я ведь сейчас Кафку и читаю, — ответил Том. — А знаете что? У него много общего с Вудхаузом [157] . Кафка тоже невероятно забавен, чего я раньше никак не улавливал. Общеизвестный факт: Кафка читал главы из «Процесса» своим пражским приятелям и буквально лопался от смеха, но я всегда относил это на счет его весьма специфического чувства юмора. Лично меня «Процесс» нисколько не смешил. До сегодняшнего вечера. А тут я вдруг понял, что Йозеф К. — прямо-таки кузен Берти Вустера. Во-первых, Йозеф К. гораздо богаче, чем вам наверняка помнится из книги. Я-то думал, автор хотел изобразить этакого неимущего клерка, но куда там, герой очень даже состоятелен. Получает приглашения на помпезные воскресные завтраки на яхте, у него запасы отличного коньяка и полный шкаф костюмов, он лежит на кушетке, покуривая сигары… Кухарка каждое утро приносит ему завтрак в постель. Раз в неделю Йозеф К. развлекается с проституткой, а в остальное время отбивается от весьма достойных девиц вроде Лени и фрейлейн Бюрстнер. Легко представить его вудхаузовским холостяком, у которого и без того невеликий разум постоянно затуманен от чрезмерной любви прикладываться к бутылке.

Том продолжал:

— Если бы подобное произведение писал Вудхауз, у него Берти проснулся бы в одно прекрасное утро с симптомами сильнейшего похмелья. Позвонил бы в колокольчик, вызывая Дживса, а тот по необъяснимым причинам не проскользнул бесшумно в комнату, неся одно из своих испытанных средств. Вместо этого Берти слышит доносящиеся из соседней комнаты чужие голоса и встает узнать, в чем дело. А в комнате полно — и не полицейских агентов, а тетушек. А тетя Агата — инспектор.

— И еще присутствует сэр Родрик Глоссоп, — добавил Ян. — Из кошмарной Гонории Глоссоп вышла бы, кстати, рьяная поклонница Кафки. Во время своей двухнедельной помолвки с Берти она бы, возможно, среди прочего заставила Вустера грызть «Процесс». Предварительно напичкав беднягу Рескиным. «Я читал серьезную литературу, пока у меня глаза на лоб не полезли…» — чем не Кафка?

— У Кафки с Вудхаузом разница в возрасте — года два. И вот что странно, старший — Вудхауз. А вдруг они читали друг друга? Самый светлый и самый мрачный автор современности. И если в «Процессе» есть доля вудхаузовской комедии, то мир Берти обречен на превращение в кафкианский кошмар.

— Да, но ведь имеется Дживс.

— Ну, стоит контрабандным образом запихнуть Дживса на пару дней в «Процесс», и Йозеф К. забренчит на банджо «Взмахну рукой я и скажу „фить-фить“»!

— На твоем месте не стал бы я его запихивать. К суду привлекут за опошление.

— Кафки или Вудхауза?

— Обоих.

— Можно сигарету?

— Я думал, ты бросил.

— Бросил. А потом опять начал, в качестве эксперимента. Вот смешно: сигареты ведь и послужили непосредственной причиной моих неприятностей. Почему все меня запомнили во время той прогулки, о которой я уже тысячу раз пожалел? Потому что я курил.

В громадной кухне стол был сервирован серебряными приборами с фамильным гербом. Ян обошел своим вниманием принесенное Томом «Кен Райт Пино Нуар» и предпочел вторую двуквартовую бутыль итальянского пойла, на вкус — чистого бензина. Вынимая из духовки кусок бараньего бока, сильно и пряно пахнущего розмарином, Ян заметил: