Шрифт:
— Цинка.
— Что?
— Говорю: может, просто цинка нехватка? Вон у финнов, у шведов — северная проблема… Может, достаточно биодобавок? И бог, глядишь, не понадобится…
Ха-ха-ха! чёрт возьми, приятно вас озадачить…
Вы, Фёдор, всё-таки очень молодой человек. Не в обиду будь сказано. Я эту песню слышал уже знаете сколько? «Пьяные…ные, зато духовные». Это очень вредная песня, поверьте. Лживая и гнилая. На лицо ужасные, добрые внутри. Щаз.
Что-то у вас было ещё в этом роде… А, да, «боль как фабрика»…
— Фабрика?
— Ну да, боль, которая что-то там производит. Что-то такое хорошее. То есть, чем больше народ страдает, тем больше он этой субстанции производит. Мысль остроумная. Но, увы, не выдерживает проверки.
Кто у вас там рассказывал про сорок восьмой год? Бабка легла на пороге — хорошо, был отец бригадир, по блату договорился — забрали бабку. Сдохла где-то ещё — не у тебя на пороге. Окей, голод. Я понимаю.
А сейчас? В наше время? Человек умер: хороший, плохой — человек. Жена не хочет его хоронить. Не хочет тратиться. Бывшая жена, окей, но у них общий ребёнок, она носила от него ребёнка. Родная сестра не хочет похоронить. Что это вообще такое?
Человека автобусом переехали — и уехали. Это что? Это где происходит? В степи? На Северном полюсе? Нет: она говорит, перед торговым центром, угол большого шоссе…
Да никакому Западу в страшном сне не приснится такое полное отчуждение между людьми. Такое отсутствие личности. Я имею в виду, твоей личности — для другого. Тебя просто нет. Ты невидим. Ты ноль. Между тобой и другим человеком — не то что тепла нет: ноль, космос, космическая пустота!
А вы говорите, боль производит… Она ничего не производит. Ни одной факин’ молекулы.
— Тогда зачем люди страдают?!
— А кто их знает.
— Зачем Бог позволяет людям страдать?
— Бога нет.
— Если вы говорите, что русские — это дети…
— Злые дети.
— …то, значит, страдания русских — это, по сути, и есть «слезинка ребёнка», и не слезинка, а целое… море, поток! Зачем, по-вашему?!
— Некорректный вопрос «зачем». Ни за чем.
Корректней поставить вопрос: «почему?» По какой исторически-философской причине? И тут я отвечу. Русские — тупиковая ветвь. Русские провалились между двумя огромными цивилизациями…
— Между Европой и Азией?
— Шире! Между цивилизацией будущего — и цивилизацией прошлого. Ни туда, ни сюда. Цивилизация прошлого — не в хронологическом отношении, а в глобальном. В концептуальном. Можете называть «традиционное общество»: в Азии, в Африке, в Южной Америке, на Кавказе, даже отчасти в Южной Европе — человека поддерживает семья. Человек принадлежит роду. Человек под защитой своего Рода. Можно не знать таблицу умножения, но родных надо знать до седьмого колена. Тётка с отцовской стороны и с материнской стороны — это два разных слова, знаете, у армян до сих пор? Потому что твой род — твоя защита, опора. Традиционное общество. Цивилизация прошлого.
И есть — новая цивилизация, европейская, американская: человек может жить в одиночку. И выживать. Потому что он защищён государством. Со всех сторон: его лечат. Его охраняют. Ему гарантируют сбережения в старости. Его хоронят. Его не переезжают автобусом!
Будущее — или прошлое. Род — или государство. У всех! Во всём мире. А русские — провалились промеж. Семьи нет, род разрушен. Про государство — вообще смешно говорить. От старой цивилизации русские оторвались, их там уже нет — а до новой ползком ползти лет четыреста! — получается, их нет нигде. Они в чёрной дыре. Нет защиты — вообще никакой!
Вы спрашиваете — «почему» бог?.. «Зачем»? Как он смотрит на это? Я думаю, если он вообще смотрит — то как на какой-то невероятный эксперимент…
Ладно, всё. Больше не отвлекайте меня. Включайте дальше свою шарманку…
А судьба моя очень трагичная…
— О май гат! [29] снова за рыбу деньги…
Х. Рассказ о трагичной судьбе
Судьба моя очень трагичная.
29
О май гат! ( искаж. англ. Oh my God) — Боже мой!
У меня никто своей смертью в семье не умер. Никто. Никто. Все умирали седьмого ноября, и все от водки. И сестра, и отец мой, и брат мой.
После войны жить стало вроде получше немного. Я уже уехала в Москву.
Осталась с матерью — с отцом только одна дочка двенадцатилетняя. Отец сказал маме: «Во, бабка, когда мы с тобой поживём! Конфет у меня поешь!» (Конфеты — это была роскошь.)
Он всегда шутник был, отец. Когда ехал на лошади — ну, бригадиром, возил что-нибудь, — брал мешок и кричал (по пьянке особенно): «Собираю кур, цыплят и маленьких ребят!»