Может быть, я плохой организатор? Может быть, не все звонки надо было «допускать до себя», как часто повторяет один мой коллега из соседнего района?

Могла бы не допустить только Мишку — пусть не забывает про свои дела. А так, положа руку на сердце, разве можно было с ним не поговорить? А все остальное мне самой было интересно узнать. Как же тут «не допускать»?

Уже несколько дней у меня странное состояние: как будто я что-то сделала не так, допустила какую-то оплошность. Это со мной бывает — сделаешь что-нибудь неправильно и мучишься до тех пор, пока не исправишь.

Может, перегнули на последнем бюро с отставным интендантом? Может быть, стоило ограничиться строгим выговором, а не исключать? Нет, правильно исключили, нельзя такому позволить называть себя коммунистом. Написал на соседей сорок шесть заявлений, и ни одно не подтвердилось. Пьянствует, бьет жену. А как он «поправил» Таисию Васильевну, когда она сказала, что он плохо обращается с женой. Как он рявкнул:

— Прошу не натаскивать на меня лишнего. Чего-чего, а с женами я обращаться умею. Слава богу — пятая…

Лицо у него все в морщинах, словно жеваное, голос противный, хриплый, шея как у ощипанного гуся. А у него пятая… Дуры бабы!

Нет, тут все правильно и сомнений вызывать не может.

Может быть, я слишком сурово говорила с Кретовым, заведующим районным отделом народного образования?

Нет, так и надо было. Уж очень он любит приукрасить действительность. Все у него хорошо, отлично, а на поверку ничего отличного, просто плохо. И вот что удивительно: смотрит прямо в глаза совершенно искренне, добродушно. Актер? Нет, не актер, дело тут гораздо глубже. Это идет от недавнего нашего печального прошлого: говорить одно, думать другое, делать третье…

Что же все-таки такое я сделала? Хватит думать, само всплывет. Обязательно всплывет. Надо позвонить Телятникову… Телятникову? А о чем я должна ему позвонить? Вспомнила. У них много кандидатов с просроченным стажем. И еще о чем-то? О чем еще? И тут я вспомнила про этого парня с комбината, Грохотова, которого мы в прошлый четверг не приняли в партию. Вспомнила его доброе, хорошее лицо, умные глаза и как он наклонил голову. Вспомнила мою тогдашнюю мысль: «Ему, видно, стыдно!»

Надо было отложить рассмотрение его вопроса, а я не отложила. Почему? Поторопилась? Подгоняло время — впереди в повестке дня было еще много других вопросов? А для него, для Грохотова, этот вопрос был единственным. Единственным!

Теперь я знаю причину «внутреннего недовольства». Совершенно верно — именно это нарушило мое спокойствие. И по-моему, мы в этом деле до конца не разобрались…

Я тут же пригласила инструктора орготдела Митрофанова. Он вошел и, как всегда, бодрым голосом сказал:

— Слушаю, Лидия Михайловна!

Странно, но мне всегда кажется, что он произносит не «слушаю», а «слушаю-с». Как-то я даже сделала вид, что не заметила его прихода, чтобы еще раз услышать. И снова у него вышло: «Слушаю-с». Откуда у него это? А главное — зачем? Почему?

— Садитесь, Василий Андреевич…

— Ничего, не устал…

— Садитесь, а то и мне придется встать.

— Если приказываете, в таком случае…

Как мне не хотелось поручать Митрофанову дело Грохотова! Но ничего не поделаешь — комбинат его «объект». Послать туда другого — значит обидеть Митрофанова.

— Я вас очень прошу, Василий Андреевич, отнестись к этому поручению как можно внимательнее.

— Разве я вас когда-нибудь подводил? Я всегда внимателен, Лидия Михайловна…

Опять я, кажется, не так начала разговор.

— Речь идет о судьбе человека.

— Понимаю…

Когда Митрофанов уже уходил, я еще отчетливее поняла, что не надо было ему это поручать. Надо было попросить кого-нибудь из членов внештатной комиссии по приему. Лучше бы всего Илью Степановича Воронова, но он болен.

Посмотрю, что расскажет Митрофанов. Срок у него — пять дней.

А он доложил мне на следующий день. Увидел меня в коридоре и, как всегда, с приятной улыбкой поздоровался:

— С хорошей погодой, Лидия Михайловна.

— И вас также, — в тон ему ответила я и пошла дальше.

Но он задержал меня. Приятная улыбка соскользнула с лица.

— Разрешите доложить. Я разобрался с тем поручением.

— Идемте, расскажите.

Снопа повторился весь ритуал:

— Садитесь, Василий Андреевич.

— Ничего, не устал.

— Рассказывайте.

Я приготовила блокнот. Но так ничего и не записала. Митрофанов, заглядывая в записную книжку, сначала подтвердил правильность решения бюро райкома: