Ухмылялся атаман: «Наш корень!»

Но переменились казаки — не те теперь стали, что до похода, за Камнем. Старца не стало, а разговоры, что душе надобно спасаться, теперь велись постоянно. И говорили о сем больше, чем о бабах да об охоте. Мечтали годы в монастырях скончать, будто позабыли, что в монастырях бывает.

«Как мы тута!» — смеялись казаки. И Ермак радовался. Раз засмеялись, стало быть, на поправку дело пошло! Выпутаемся!

Почасту говорили о подкреплении из Москвы. Ждали его, как Царствия Небесного, но некоторые сомневались:

— Вона, приведут таких же убогих, как энти, что с Болховским-покойником пришли! Кабы нам такой подмоги не было, разве до нынешней туги да художества дожили бы? У нас припаса вдосталь было, а энти и нас объели, и сами померли!

— Ну, дак Глухов же, той, что Маметкула повез, перекажет небось, как оно тута на самом деле! Какая подмога надобна!

— Да дошел ли он, Глухов-то! Надобе еще кого послать.

Тут кстати выполз и Киреев, и как с ножом к горлу:

— Давай мне струг, буду в Москву с донесением, что померли все… И вам подмогу.

— А дойдешь? — сомневались казаки.

— На карачках доползу.

Всю работу бросили ради починки одного струга. За три дня сладили. Киреев как ожил, да и стрельцы его: козлом в струг вскочили — и ходу из Кашлыка! Поплыл известным Печорским ходом, куда река сама несет.

— Эдак ведь он полгода идти станет… — вздохнули казаки. — Когда ж подмога придет?!

— Да вы что! — смеялся Ермак. — Не поняли, что он отсюдова утекал!! И нечего его удерживать было. Толку-то от него, как с козла молока!

Даже и не озлились. Плюнули только вслед да опять за топоры взялись.

— Сколько стругов себе-то поновлять будем? — спросил Мещеряка Ермак, когда пять корабликов уже качались на волнах.

Собрали малый Круг, потолковали.

— Рубим семь стругов. В семь, что случись, все поместимся.

— В шесть поместимся! — вздохнул Ермак.

— Ну, а седьмой — в запас! Запас карман не трет!

— Не в том беда, что коровенка худа, — вздыхал Ермак. — А в том беда, что ей корму нет…

— Да что ты, батька, все вздыхаешь, все нудисся… Смотри — татарву ведь чудом разбили. Нас-то — горсть, а их тысячи с четыре было!

— Милай! Про то, что мы Божьим чудом живы, я давно ведаю! Так ведь на Бога надейся, а сам не плошай, а мы очень оплошиться можем!

— Через чего?

— И нас всего сто человек, с больными да ослабелыми — сто тридцать, и припасу огненного ты ведаешь сколь. Мы не то что теперь осады не стерпим, а и на хороший бой у нас ни свинцу, ни пороху!

— Думаешь, пойдут татары?

— А куда они денутся! Еще как пойдут! Ясашные люди говорят, по улусам и от Карачи муллы ездят, и от Сеид-хана, и от Кучума! Народ баламутят. А народ энтот такой: дашь раза — разбежится. Оплошаешь, выкажешь слабину — в горло вцепится, без милости! Только дай потачку!

— Да мы их не одним огненным боем побиваем, разве в рукопашной с казаком есть кого сравнить? Сам-пят, сам-семь побивают!

— Мясом задавят! — сказал Ермак. — Что на Човашевом мысу, что на Абалаке — огнем пробились.

— Да, от рукопашного боя урону-то больше!

— Урон урону — рознь! Здесь как шмякнет свинцом да грохнет: куды куски, куды обрезки! Это тебе не пикой колоть, так руки-ноги и летят… И такое не всякий стерпит! Страх гонит! Да и слава о нас идет, что мы огненного боя люди — потому непобедимы. А ну-ко его не станет? Враз скажут: да они — то, что и мы, и неча их опасаться!

— Это верно, — наконец согласился Мещеряк. — Ну а где пороху взять?

— То-то и оно, что негде. Стрельцы маленько подмогнули припасом да свинцом… Я еще о прошлом лете бухарца просил, чтобы он порох да свинец привез. Обещался. Нам чего: порох да свинец, да холста и сукна, а боле ничего и не надо! Ну, крупы да хлеба… И все. Нам ни каменьев, ни злата-серебра, ни шелков заморских не надобно! А ему от нас мягкую рухлядишку интересно получить! Вон у него как глаза горели. Он за каждый хвост лисий удавится. А у нас этого добра — до хрена! Немерено. И все тащат и тащат!

— Думаешь, придет бухарец?

— Желает сильно прийти, а придет аль нет — как скрозь татар прорвется! Они-то ведь нас со всех сторон, окромя полночи, обложили.

— Это так… — вздохнул атаман Мещеряк. — Остяки сказывают, чуть не поименно всех знают!

— И знают! Им остяки все и переказали! — засмеялся Ермак. — Они же как дети — врать не умеют, а ежели и соврут, так сразу видать! Нешто ты их сам не знашь?

Казаки потихоньку отъелись, повеселели. Стали по вечерам на варгане гудеть, да в гудки играть, да песни распевать. Поставили болвана, цепями увешанного, стали опять руки намахивать да от ударов цепями уворачиваться. Но не было в казаках прежней удали и веселья. Сумрачны были и казаки и атаманы. И окрестные людишки это замечали.