— Вояки они изрядные! Не скажи! Шутка — Москве грозят.

— Грозили…

— Вот их войско-то и разоряет. Всех гожих воевать волокут — кому работать? Вон и пашни завести не могут, и отары — одни слезы! Только от реки рыбой и живут! Вот те и супостаты-изверги! Нищие — хуже нас.

Но села начинали следовать одно за другим — чаще, чем на Тоболе или Пелыме. Стали попадаться ставки выходцев из Бухары, которые поглядывали на местных татар надменно, как на черную кость. Правда, за оружие хвататься они не торопились, предпочитая разбежаться, отсидеться подальше от казаков в лесу и снарядить гонца к ханам с вестью: «Казаки идут!»

Это известие вызвало в стане Кучума и в стане Карачи полную растерянность. Ничего, кроме как и три года назад отдать приказ всем верным мурзам укрепиться в городах и оказывать казакам сопротивление, придумать не могли.

Но здесь, в местах, населенных татарами, приказ действие возымел. Начались мелкие стычки с местными князьками и главами родов. Обычно это заканчивалось после двух-трех выстрелов со стругов. Лучники, оборонявшиеся в укреплениях, разбегались кто куда. Чуть дольше пришлось задержаться у селения Каурдак. Казаки выплыли к нему вечером, и когда попробовали высадиться, то были встречены густой стрельбой из арбалетов и луков. Стрелки не давали причалить.

Сойдясь далеко от берега стругами, атаманы решили не тратить ни людей, ни огненный припас. Время от времени какой-нибудь струг подходил к берегу и отходил, осыпаемый стрелами. Наконец, уже в сумерках, стрельба прекратилась. Казаки вышли на берег. Охватив

Каурдак подковой, медленно вошли в селение. Жителей не было никого. Все было брошено и перевернуто.

— Вон они чего стреляли! — поняли казаки. Своим попрятаться давали время… Молодцы!

Иногда среди оказывавших сопротивление попадались старосты или князьки. Как правило, это были петушистые старички. Они размахивали ржавыми саблями, старческими руками натягивали луки, но опасности собою не представляли.

Казаки покрепче мигом сминали сопротивлявшихся. Приводили их к стругам. А тут их приветствовали Ермак или Мещеряк. Успокаивали, угощали и отпускали с миром. Даже Мещеряк убедился, что так побеждать — надежней. Растерянные татары, ожидавшие лютой казни, покорно клялись в верности, вместе со старостами и князьками. А часа через два уже сидели с казаками за одним дастарханом, ели бешбармак и пели песни, ведомые и татарам, и казакам.

Прослышав, что казаки никого не убивают и даже тем, кто держал их в осаде, не мстят, жители покорно присягали и несли ясак. Но ни про какой бухарский караван они, разумеется, не слышали и видеть его не видели.

Князь Сибирский

Выплывать старались как можно раньше утром. Еще затемно садились на весла и, строго выдерживая дистанцию между стругами, выгребали против течения. Передний струг, на котором был Ермак, всегда шел ближе к берегу, чем остальные, не удаляясь и не сокращая расстояния ближе чем на полтора полета стрелы.

Дальше держался струг Мещеряка, за ним струг Гаврила Ильина.

Ежели на берегу замечали стойбище или юрты, то с переднего струга отмахивали задним, и струг Мещеряка, резко прибавив скорости, проходил вперед, а затем сплавлялся вниз, под берегом, зорко следя, чтобы никто не ушел из поселения.

Иногда, заметив строения или юрты на противоположном берегу, казаки применяли другую тактику: разворачивались полукругом и шли поперек течения так, чтобы первыми причалили фланговые лодьи. С них бегом высаживались стрелки и окружали поселок.

Ермак ворчал на казаков, ругал их за то, что не споро прыгают в воду, беспечно не прикрываются бортом струга, не прячутся на берегу за каждое дерево, за каждый бугорок.

— Вас что, — кричал он по вечерам у костра и даже колотил себя кулачищем по колену, — вас что, рать бесчисленная? Куды вы прете без опаски, без толку? Сам голову сложишь — с Бога спрос, а тех, кто останется, кто оборонит? Сам пропал — облегчение получил, а стрелять кто за тебя будет? А еще хуже, ранят, да трудно! Сколько рук за тобою надобно? Где содержать, чем лечить? А болезни пойдут? Нас тут всего ничего, в кулаке уместимся, а вы головы беспутно подставляете! Не сметь на рожон лезть!

Пуще же всего карал за обиды жителям.

Стоило казаку протянуть, даже ошибкой, руку хоть к пустячной беличьей шкурке, помимо ясака, страшные кары обрушивались на мздоимца. Свистела плеть!

— Ты что, животами обзавестись решил? На чужом горбу достатки наживать?

— Прости, батька! Простите, братцы!

Но не прощали, понимали — по этой .реке и назад плыть! По славушке и дальше жить. А слава о казаках шла далеко за пределы Кучумова царства.

Ясашные люди открыто толковали в стойбищах:

— Кучумка-хан худой! Шибко худой! Все забирает, сверх указного ясака берет! Вой его тащат, как мыши из амбара, все что под руку попадет. Девок скоромят, баб обижают, а вздумаешь заступиться — аркан на шею, и уведут в неведомые страны, откуда никто не возвращался. Ермак приходит, стариков спрашивает: «Сколько Кучуму давали?» — «Двадцать куниц, десять соболей!» — «Мне, говорит, десять куниц давайте, пять соболей давайте, остальное менять будем. Или себе оставляйте». Хороший Ермак, добрый. А русский Государь сильный, много сильнее Кучумки, у него воинские люди — казаки, у него воинские люди с огненным боем на больших лодках. Бородатые. Добрые шибко. Никого не забижают и забижать не дают. Кудымка-князь у Лугуя лодки отобрал, совсем пропитания лишил. Ермак послал казаков, они Кудымку изловили, посекли, маленькие лодки Лугую вернули. Справедливый Ермак. Лучше за ним жить стало, чем за Кучумкой.