Вежливые зрители сопроводили этот винегрет аплодисментами, а ведущий опять повернулся к Талбадзе, предлагая ей продолжить свой рассказ.

– Мне безумно жаль Глеба! – с надрывом произнесла та, сцепив крохотные ручки. – Что я могу о нем сказать… Он был очень талантлив, но в тех фильмах, которые я снимала в последнее время, для него просто не имелось подходящих ролей. Так что никакой дискриминации с моей стороны не было… Но мне кажется, здесь важно подчеркнуть другое: любая человеческая судьба – это цепь случайностей. Судьба же лицедея – случайность, возведенная в квадрат. Ни в какой иной профессии успех и забвение не бывают так близки. Возможно, Всевышний специально испытывает нас, чтобы мы познали самые сильные человеческие чувства, а потом донесли их до других людей…

Как раз о таких выступлениях говорят: ни словечка в простоте. Актеров Талбадзе называла исключительно лицедеями, и они не просто оставались без работы, а их постигало забвение.

Этот выспренний разговор мог бы продолжаться еще долго, если бы не вмешательство Калачникова. До сих пор в его активе имелось всего два-три коротких замечания, и телекамеры на нем практически не останавливались, он словно вообще не присутствовал в студии. Такое положение вещей Петра, конечно, не устраивало, тем более что передача уже приближалась к своему экватору. Еще пара рекламных вставок, еще несколько сопливых сентенций – и она закончится.

– Давайте наконец-таки перестанем врать! – перебивая всех, громко заявил Калачников, хотя слова ему не давали. – Хватит дурачить себя и окружающих!

В телестудии установилась тревожная тишина, все взоры обратились на него.

– Н-не понял! Что в-вы имеете в виду?! – слегка заикаясь от неожиданности, спросил Бутырский.

– Все мы прекрасно знаем, что случилось с Глебом Парфутьевым! – веско бросил Петр. – Только боимся заявить об этом прямо, открыто. Слишком уж неудобная, слишком колючая для всех нас будет эта правда.

– И что же… это… с н-ним с-случилось? – Ведущий ток-шоу никак не мог избавиться от внезапно возникшего у него дефекта речи.

Теперь уже можно было не спешить, передача не могла продолжиться, пока Калачников не удовлетворил бы любопытства присутствующих. Наслаждаясь всеобщим вниманием, Петр поддернул рукава, словно готовясь к серьезной работе, и стал выкладывать свои соображения:

– Человек оказался без работы, а может, и без средств к существованию, причем надолго. На него навалилась депрессия. И кстати, тот факт, что Парфутьев взялся за написание сценариев, только подтверждает: он мучительно искал себе занятие, пытался отвлечься. К сожалению, рядом с ним не оказалось никого, кто способен был ему помочь, поддержать. Его фактически все бросили! Вот он и сиганул из окна.

– Чушь собачья! Это ж надо такое придумать?! – сразу окрысился Малкин, воспринявший пассаж об одиночестве Парфутьева как выпад в свою сторону. – Говорю же вам, я часто созванивался с Глебом, и он ни единого раза ни на что не пожаловался.

Калачникова ором было не запугать. Петр не менее саркастически отмахнулся: мол, и он большей ерунды в жизни не слышал.

– Любой психоаналитик вам скажет, что человек в состоянии глубокой депрессии становится очень скрытным, – заметил Петр. – Такой больной не только мучается от различных фобий, но и боится, что это заметят окружающие. Ему бы излить кому-нибудь свои проблемы, потихоньку спустить пар, а он копит его в себе, пока ему не сносит башку. Наступает момент, когда таким людям, вместо того чтобы продолжать мучиться изо дня в день, кажется проще шагнуть в открытое окно. И они даже делают это с радостью, с огромным облегчением!

– Ерунда! – продолжал упорствовать Малкин. – Глеб не был одинок накануне своей смерти, и с психикой у него было все в порядке!

Его истошные выкрики слились с поднявшимся в студии гомоном. Пассивная прежде публика заметно оживилась, люди переговаривались между собой, что-то доказывали друг другу, даже кричали о чем-то прямо с трибун. Можно сказать, скандал зарождался прямо на глазах.

– Перестаньте себя выгораживать! – тоже заорал Калачников. – Всем нам безразлично, каким вы были другом – плохим или хорошим!

– Мы были отличными друзьями!

– Это вы уж разбирайтесь со своей совестью! Мы говорим не о вас, а о Парфутьеве, о его глубоком душевном кризисе, который привел к самоубийству.

От бесконечного возмущения поросячьи глазки Малкина вылезли наружу, он весь раздулся, побагровел и обратился за помощью к ведущему:

– Почему этот… этот… пида… человек, – воспользовался он все же приличным словом, – нападает на меня?! Он сам, что ли, близко знал Глеба или часто общался с ним перед его смертью?! Какого хрена он выпендривается здесь?!

– Да, Петр, – тут же подхватил Бутырский, – какие у вас основания для таких категоричных суждений? Вы сами-то хорошо знали Парфутьева?

– Мы неоднократно встречались с ним, – туманно ответил Калачников.

– Ха, встречались! – передразнил его Малкин. – С кем с кем, а с тобой Глеб точно не стал бы говорить по душам!

– А после разговора с тобой он прыгнул в окно! Поговорил – и прыгнул! Фьють! – рукой изобразил Петр, как, по его мнению, люди сигают с девятого этажа.

Они оба окончательно перешли на ты, гневно бросая друг в друга обвинения вперемежку со слюной. На всякий случай Бутырский встал между их креслами, и это оказалось совсем не лишним.