Борис помахал кому-то фуражкой. Кому же?

Недалеко от берега, чуточку избоченясь, по щиколотку в воде стояла Ирина в светлом купальном костюме с молниями и кармашком, из которого торчал пунцовый платочек.

— Боря?! Идите сюда, Боря!

— Извини, Катя, — Борис развел руками, снял фуражку, — одну минутку! Ты понимаешь, когда служишь, приходится лавировать…

Борис чувствовал, что говорит нелепости, но язык ему не повиновался: эта рука, зовущая его, пунцовый платочек, как сигнальный флажок…

Черкашин сидел на коврике возле машины, повернувшись к нему спиной, зато Ступнин видел, все видел. Необходимо козырнуть. Командир корабля ответил кивком и посмотрел ему вслед.

Ирина подала руку, упрекнула:

— Боря, вы оставили жену одну? Немедленно возвращайтесь с ней. Нет, нет… Я хочу с ней познакомиться.

Вот и выход из неприятного положения. Теперь можно будет встречаться семьями. Рассеются подозрения, улягутся сплетни. И Ступнин тут. Как-никак одно дело встречаться с командиром на корабле, а другое — за бутылкой пивка. Здесь может иметь значение остроумный тост, удачно ввернутое словечко.

Радужные мечты лейтенанта вскоре разлетелись в прах.

— Идти к этой кривляке? — Катюша не могла даже на одну минуту представить себя в такой унизительной роли. — Идти после того, как ты сломя голову понесся к ней?

— Катя, неприлично, — умолял Борис.

— Что? Эта женщина нагло… да, да… нагло отняла у семьи мужа и отца… А ты учишь меня приличиям!

— Пойми, мне неудобно. Что она может подумать?

— Тебе безразлично, что могу подумать я. Тебя волнует, что эта ломаная дамочка может подумать о тебе. Не стыдно? Увидел ее, бросился к ней. Все уже обращают внимание.

— Да… Ты заставляешь своим… глупым поведением обращать на себя внимание.

— Глупым? Можешь идти куда тебе угодно.

Ирина махала им платочком, показывала на море.

— Она такая простая, культурная женщина. К ней многие несправедливы. Глупая зависть, наушничество… Ей так тяжело…

— Иди, утешь ее.

Катюша, не оглядываясь, быстро пошла к Томе.

В море, плывя рядом с Борисом, Ирина сказала:

— Не огорчайте жену из-за меня, Боря. Вспышки слепой ревности у нас, у женщин, непроизвольны, а потом… У любящей женщины ненадолго хватает запала.

Они не меньше получаса плавали вдали от купальщиков. Вернулись утомленные. Ирина скользила на мшистых донных камнях, и ее приходилось поддерживать.

— Нельзя так, нельзя, товарищ лейтенант, — скороговоркой упрекал поджидавший их Тополь. — Катюша домой решила ехать.

— У вас у самого жена есть, Роман Романыч? — раздраженно спросил его Борис Ганецкий.

— Есть. Вы же хорошо это знаете. Расчудесная женщина. Но я вот о чем: есть приказ, чтобы никаких инцидентов на Омеге. Понятно? А то политуправление запретит, и все…

Весь во власти обаяния чужой красивой женщины, Борис Ганецкий с оскорбленным видом опустился на траву неподалеку от Катюши. Сидевшая возле нее Тома вызывающе оглядела его, напудрила щеки розовой пуховкой.

— Что было, то прошло, — сказала Тома с чувством собственного превосходства.

— Мне оправдываться не в чем… — буркнул Борис.

— Вот вы и не правы, Боречка. — Тома по-птичьи округлила глаза. — Семья обязывает… Когда вы были один, Боря, еще понятно — могли порхать. А когда женились, завели ребеночка — надо по-другому… Катюша девушкой имела право встречаться с тем, с другим. За ней, как вам известно, ухаживали. Она красивенькая, умненькая, не при дороге лопух. Кавалеры были. А теперь она — пример для всех… Семья обязывает, Боря.

Борис вспылил:

— Какое вам дело до моей семьи?

— Знакомая мне семья, — на худом лице Томы появилась краска обиды. — Мы, севастопольцы, все как родные…

— Не надо, Тома, — попросила Катюша.

Тома завелась, и теперь ее не могли остановить никакие силы:

— Я мать Катюши знала лучше, чем вас. Хоронила ее… Братьев знала Катюшиных. Вы вот с галантереей на рукавах и на фуражке ходите и только представляетесь моряком, а они были моряки подлинные.

— Я не позволю!

— А чем ты выше меня, что не позволишь? — запальчиво спросила Тома. — Я за Севастополь заступаюсь… У нас лодыря редко встретишь. Трудовой город, весь в могилах…

— При чем тут ваша высокая мораль? Не понимаю.

— Как при чем? Надо понимать, где ты живешь. У нас не встретишь на улице какого-нибудь чернявого с усиками, вертлявого, руки в брюки, идет посвистывает. Не тот стиль. Все на виду — стыдно. Мы каждый камень закладываем в свой город, как другой кладет рубль в сберкассу. Что ты губой крутишь, Боря?