— Ах, дьявол! Натянуло туману, — сказал полковник, выслушав рапорт, — и молодых не разглядишь.

— Лозунги хорошие вывесили, — сказал второй моряк, — Кипарисовых веток привезли с Южного берега — и на тебе… Такая наша участь… Шишкарев, подстраивайте, начнем!

Старшина зычно отдал команду, подхваченную по всему перрону. На лице полковника скрестились лучи фонариков, и он, жмурясь от света, произнес речь, неожиданно дошедшую до сердца утомленной длинной дорогой молодежи, — была она краткая и задушевная.

— Поздравляю вас с прибытием на службу в столицу Черноморского флота!..

Фонарики погасли.

Тронулись с вокзала куда-то в гору.

Головной моряк с красным фонарем на палке тенором завел «Летят перелетные птицы». Песню недружно подхватили в колонне.

По правую сторону кривой и узкой улочки поднимались каменные стены. Слева — обрыв, ниже — мутные точки огней. Снова стена, сырые камни.

Песню допели. Вторая не возникла.

Подъем окончился у железных ворот. Скрип щебня прекратился. Караульный с автоматом на груди засвистел, ворота раскрылись. Снова подъем по булыжнику, к зданию, сложенному из крупных пиленых камней, — казарма, похожая на бастион.

Внутри пахло керосином и хлоркой. Шаркая подошвами, люди втягивались в казарму, к самому дальнему углу, где заспанный, недовольный старшина бросал матрацы до тех пор, пока куча их не растаяла.

— Остальные до побудки как-нибудь перебьетесь, — старшина отряхнул руки. — Ишь сколько вас подвалило. Лагун у дверей! Гальюн по коридору!

Пока не многие знали, что это за штуки.

Легли на трехъярусные нары молчком, тесно. Кто на матрацы, кто на голые доски.

— А подушки? — спросил Столяров.

— Сейчас. Подожди, — буркнул Одновалов и, свернувшись калачом, захрапел.

— Попить бы, — сказал Столяров.

— Мне самому зверски пить хочется, — отозвался Василий. — Сейчас узнаю.

Он обнаружил лагун с теплой водой, пахнувшей жестью. Забравшись на нары, сказал:

— Лагун у дверей.

— Лагун? — переспросил Столяров.

— Бачок. Понял?

— Ясно. А уборная где?

— Не уборная, а гальюн.

— Гальюн так гальюн. Где же он? Как старшина сказал: направо или налево?

— Поищи сам, Столяров. Ты еще попросишь Василия ширинку тебе застегнуть, — упрекнул его Матвеев, до этого не вмешивавшийся в беседу.

— Грубо. Не по-товарищески…

— Ишь ты какой!

Утром будили свистки. Уборка матрацев заняла полминуты. Повинуясь трелям дудки, пошли умываться. Потом их построили и отвели в столовую. Первая смена встретила разноголосым шумом.

Экипаж — или, как его шутливо называли, флотский вокзал — хлебал суп из алюминиевых мисок. Миска как миска, большая, много вмещает. Рисовый суп неплох.

Солнце осветило здания учебного отряда, южную часть города и узкую полосу бухты.

Людской поток, влившийся вчера через шлюзовые ворота, растекался ручейками по экипажу, этому фильтрующему резервуару флота. Стригли, мыли, переодевали, переобували.

— Тю, замори тебя бес! — Одновалов столкнулся с Василием. — Сразу и не узнал.

— Костя? Тебя тоже не узнать. — Василий огладил свою стриженую наголо голову, с которой исчез чубчик, еще утром так симпатично выглядывавший из-под кепки.

Хорошо сидела новая форма на Матвееве. Фланелевка свободно легла на широкие плечи, пояс ловко охватил узкую талию, штаны тоже сидели отлично. Клеш — мечта, и чем шире, тем лучше.

— Удивительный миг превращения, товарищи, — говорил Столяров, — только бескозырки без ленточек.

— Ленточку получишь после присяги. — Василий благодаря наставлениям брата больше других знал флотские порядки.

— Ленточки — романтика. Не правда ли, Василий?

Третий день в экипаже.

— Ну-ка, товарищ Одновалов, пройдитесь еще раз, — попросил корабельный офицер, надоевший доктору своими придирками.

У Одновалова осторожная, валкая походка, сильно прижимает ступни к земле. Такая походка выработалась на шаткой палубе рыбачьего судна.

— Плоскостопие.