Слева зашевелился сосед, сухощавый одуванчик в блестящей дорогой обёртке и ослабленной удавке с золотой скрепкой.

– Собираетесь заснуть? – голос у старика был неприятно скрипучим и злым.

– А что? – повернул к нему голову сонливый.

– Не могу спать в самолётах. – Глаза у старикашки были серые, почти прозрачные, маленькие и утопленные в глубоких глазницах, окружённых мелкими морщинами на пергаментной коже, светло-коричневой то ли от старости, то ли от летнего загара, а густая не по возрасту шевелюра, сплошь белая, прилизана и ухожена.

«Какой-то чин из числа «випов», - определил Иван Всеволодович. – «Сколько ж ему годков-то, трусу? Всё ещё цепляется за жизнь».

– Почему?

– Не переношу замкнутого пространства, не терплю беспомощности, когда нет возможности повлиять на события, предугадать и предопределить их появление. Кто знает, долетим ли мы?

Иван Всеволодович прикрыл ладонью едва сдерживаемый зевок.

– На всё воля божья.

– Вы верите в судьбу? – старик уставился на него колючим совиным взглядом.

– А вы во что верите? – ответил вопросом на вопрос фаталист и сел боком, приготовившись к философствованию на любимую тему в замкнутом пространстве на большой высоте, где все отданы во власть случая.

– Я? – сосед тоже повернул тощее тело к нему. – Только в себя.

– Оправдываете эгоцентризм? – неосторожно сунул Иван Всеволодович бересту в чуть затлевший костёр спора. – А как же наука, которая всё мощнее утверждает, что человек с зачатия запрограммирован на всю жизнь, и программу никакими силами не изменить.

Старичок резко отшатнулся, рванув галстук, будто его придушили.

– Мы университетов не кончали, - прошипел зло. – Мы и без науки и без интеллигентских ярлыков сами себя сделали, сами себе устроили приличную жизнь. – «Да», - согласился оппонент, - «устроили, пресмыкаясь, привирая и приворовывая, тихой сапой вползли на склон карьерного Монблана и там распластались, цепляясь когтями за ноги верхнего и отпихивая ногами нижнего». – Я, к вашему сведению, президент нескольких успешных компаний. Мне шестьдесят, - «Не дал бы меньше восьмидесяти», - а я здоров и энергичен, занимаюсь спортом, женился в третий раз на молодой, подумываю о новых детях. Нас знают и уважают. – «Свои же, и только за деньги». – Позвольте вам также заметить, что мы, по-вашему – эгоцентристы, не только устраиваем свою жизнь, но и даём заработать на безбедную жизнь многим тысячам людей. А вы? Вы, лениво уповая на судьбу, и сами не живёте, и другим от вас никакой пользы нет. – Он даже задохнулся от гневной тирады. – Вы все тихо призываете: ждать, ждать, надеяться, надеяться, а мы кричим: делать, делать, делать.

– Почему вы летите не в бизнес-загоне? – дунул Иван Всеволодович в заискривший бесполезный костёр.

– Не было мест, - буркнул обиженный радетель человечества, затихая, - а мне срочно надо встретиться с японскими партнёрами.

– Желаю вам успехов во благо себя и многих тысяч, - скромно пожелал бесполезный человечишка и отвернулся, собираясь всё же заснуть. «А он, пожалуй, прав: надо было мне не слушать её отговорок, а нагрянуть и уволочь силой».

Когда через час проснулся, молодого старикашки рядом не оказалось, вероятно, пролез всё-таки предприимчивый кормилец в родной бизнес-салон.

– 11-

Проволынив три дня, отмокнув в ванне с морской солью и отлежавшись на диване с томиком Чехова, Мария Сергеевна, наконец, собралась в храм, чтобы услышать от Аркадия заслуженные похвалы за успешно проведённые мёрзлые гастроли и заново включиться в служение любимому искусству. Встала как никогда рано, тщательно намарафетилась и, взяв фиолетовый кристалл, уселась в уголок дивана в ожидании времени ухода. Вертя камень в пальцах с наманикюренными ногтями и согревая ладонями, попросила вслух:

– Ну, давай, маг, где ты там, явись, подскажи, что меня ждёт, - но, сколько ни вертела талисман, ни дула на него, камень был чист и прозрачен. – Ну и чёрт с тобой! А ещё трепался: позови – явлюсь. – Она положила аметист на место, прошла в кухню, достала из ящика стола письмо, смяла вместе с конвертом, уложила на тарелку и подожгла. Когда оно, почернев и съёжившись, развалилось на части, умяла пепел пальцами, открыла форточку и сдула его наружу. – Всё? Всё, так всё – не больно-то и надо!

В старый двухэтажный особняк, переделанный под каменный театр и давно ожидающий реставрации или сноса, что проще и дешевле, почти вбежала, чувствуя, как радостно-тревожно забилось сердце.

– Ну, здравствуй, как ты тут без меня? – прошептала, нежно прикоснувшись к стене. – Не забыл? – и твёрдым шагом, гулко стуча каблуками модняцких лаковых сапожек с голенищами-раструбами до колен, направилась прямиком на ковёр. Не доходя до пыточной, упёрлась взглядом в доску объявлений. Вывешены были два свеженьких. Одним объявлялось, что театр приступает к постановке мюзикла «Кошки-мышки», и ниже перечислены задействованные в очередном шедевре артисты. Первыми, на главных ролях, стояли Алёна и Влад, очевидно, он – кот, а она – мышка, или наоборот, она – кошка, а он – мышь. В перечне не было Пирамидона, Стаса, обеих заговорщиц и… Марии Сергеевны тоже не было. Вторым был приказ, которым за низкие профессиональные качества, не соответствующие новым требованиям времени, и недостойное поведение во время гастролей, выразившееся в ущемлении прав других гастролёров в свою пользу и позорную связь с флотским шефом, а также в связи с модернизацией и реорганизацией театра в музыкально-молодёжный имени Б. Моисеева (МММ) уволена актриса Гончарова Мария Сергеевна. По мере усвоения хвалы за удачно проведённые гастроли щёки позорницы пламенели всё больше и больше, а на глаза навернулись злые слёзы негодования и обиды. Резким движением она сорвала приказ, скомкала и растоптала, потом решительным шагом подошла к директорской двери, с силой рванула, но та оказалась заперта. Из зрительного зала донеслась громкая музыка. Мария Сергеевна развернулась и стремительно зашагала туда. И уже у самого входа в зал подумала, что, как ни крути, а в приказе есть-таки большая доля правды. Всё равно было обидно, но съездить Аркашу по ухмыльной наглой морде расхотелось. Остановилась в дверях. На сцене шла репетиция. Из музыкального центра лающе звучал невыразительный голос попсовой одноразовой певицы, а на подмостках, умоляюще заламывая руки и сладострастно изгибаясь гибким телом, корчилась, разевая рот в такт фонограмме, Алёна. И всё это для того, чтобы умолить, охмурить белокурого херувима, роль которого досталась Владу. Понаблюдав некоторое время за этим непотребьем, Мария Сергеевна громко позвала: