– Года три-четыре назад, ещё в студенчестве подруги затащили на чеховскую «Чайку».

– Понравилась?

– Не помню, - уставилась она пустым тёмным взглядом на занавес.

– Э-э, да вы и не театрал, - тут же навесил ярлык психо-маркёр.

Она повернулась к нему лицом, глаза были непроницаемо темны, целлофан плотно завёрнут.

– И не телеголик.

– Чем же вы занимаетесь по вечерам, как убиваете свободное время? – упорно долбил Иван Всеволодович в обёртку, пытаясь продолбить отверстие к захолодевшей душе.

Она опять ответила не сразу, словно тщательно подбирая слова, и опять отвернулась к занавесу.

– У меня его фактически нет, - и опять сделала паузу. – Почти всё уходит на домашнюю работу, школьную подготовку и справочный интернет. Если что и остаётся, то предпочитаю полежать и почитать русских философов, особенно Бердяева и Ильина. Недавно увлеклась Гумилёвым. – «Ого!» - уже в который раз удивился дилетант-философ новой чёрточке характера учительницы. – «Серьёзная дама».

– А родители?

Она молчала дольше обычного.

– Отец не терпит пустых разговоров, не касающихся его.

– Ясно. – «Вот отчего её душа свёрнута в замкнутый клубок». – С мамой больше?

Опять гнетущая пауза.

– А вы часто бываете в театре? – спросила, не поворачивая головы.

«Чего спрашивать-то?» - разозлился подначенный Иван Всеволодович. – «Не знает, что ли, где я работаю? Да если бы жил в Москве, то не пропустил бы ни одного спектакля с Марией Сергеевной».

– По возможности, - и сухо разъяснил эти самые невозможности: - У нас в посёлке профтеатра нет.

Вера повернула голову, чуть оживив глаза.

– Извините, ляпнула, не подумав.

– Пронесло,- извинил заядлый театрал. – Сегодня нам, конечно, Чехова не покажут. – Раскрыл двулистную программку: - Жорж Жмурик. Знаете такого?

– Нет.

– Наверное, из молодых да шустрых, борзописец. «Двое в квартире, не считая тёщи». Как вам название?

– Пошловато-претенциозное.

– Смахивает. Как думаете, о чём шедевр, чем завершится?

Она, наконец, повернулась к нему на пол-оборота туловища, оценив потуги как-то снять напряжение и убить время до начала.

– И думать нечего: обычное мещанское противостояние, заканчивающееся тем, что зятю придётся собирать чемодан. Самая насущная тема сегодняшнего времени.

– Ой ли? – не согласился Иван Всеволодович с упрощённым сюжетом. – Если насущная, то такую и показывать смысла нет – никому не интересно. Скорее всего, Жмурик поиграет с нами в жмурки, и конец драмы четверо завершат дружно.

– Как четверо? – удивилась Вера, недоумённо подняв ровные густые брови. – Их же трое.

– Пока. В финале тёща усилит свой фронт, приведя четвёртого. – Соавтор смотрел на соседку вызывающе-весело, гордый придумкой. – Предлагаю пари: кто окажется прав, у того и будем ужинать, согласны?

У неё совсем повеселели глаза, засветившись крохотными светлыми точками.

– Нечестно. По вашему, выигравший и платит. Но я согласна.

– Замётано. – Уладив спорное дело, они, склонившись друг к другу, успели ещё внимательно изучить по программке состав труппы, никого не запомнив, как прозвенели сразу все три звонка, зал заполнился больше, чем наполовину, и началось действо.

До антракта оно шло по сценарию Веры. Незамысловатый сюжет скрашивали юморные мизансцены и отличная игра провинциальных лицедеев. Иван Всеволодович с удовольствием смеялся, не знакомый с ситуацией на практике, изредка приглашая взглядом присоединиться спутницу, но та только иногда сдержанно улыбалась. В антракте позвал прошвырнуться по фойе, показать синий костюм и заглянуть в буфет, но Вера отказалась, всё ещё стесняясь своего платья и себя в нём.

– Ну, как драма? – пришлось и вежливому спутнику отказаться от бодрящего коктейля. – Понравилась?

Она повернулась к нему анфас, и он невольно задержался взглядом на хорошо обрисованной платьем полной груди.

– Ничего. Не понравилось, как они бесстыдно раздеваются почти донага и изображают любовные ласки на людях, полуприкрывшись одеялом. Неприятно смотреть.

– Почему же бесстыдно? – обиделся за Марию Сергеевну Иван Всеволодович. – Что делать, если таковы современные законы жанра, требования оскотинившейся публики и часто само- и себялюбивых режиссёров? Почему неприятно? Вы же смотрите соревнования, где спортсмены ничуть не больше прикрыты. – К концу первого действия ему всё чаще мерещилось, что в роли молодки на сцене Маша, и очень переживал за её обиды от мужа-оболтуса и матери-злюки. Может, и в театр он надумал идти потому, что очень захотелось посмотреть на ту, что ускользала, не давала увидеть себя ни в жизни, ни на сцене. Может, и в театр он надумал идти потому, что очень захотелось посмотреть на ту, что ускользала, не давала увидеть себя ни в жизни, ни на сцене.

– Не сердитесь, я понимаю, - Вера примиряюще положила ладонь – она была холодной – на руку театрального адвоката, а он подумал зло: «Вот бы кого на сцену вместо посиневшей от холода и стыда худышки, аншлаг был бы обеспечен». – Мне их жалко.

Он повернул руку, собираясь ухватить и согреть её ладонь, но она убрала, чуть покраснев.

– А вам не хотелось стать актрисой?

Недотрога опять замкнулась.

– Мне вообще ни кем не хотелось стать.

«Да», - решил он, - «кто-то крепко испортил жизнь девочке, так, что напрочь отбил всякие надежды на счастливое будущее, заставив затаиться в себе и отгородиться от мира», - и с участием взглянул на посмурневшую соседку.