Шрифт:
— Верно,— прошептал он.— Что же делать?
Она быстро нашлась. Она знала его. Знала, что если он что-либо задумал, его уже не остановить.
— Я расскажу тебе, где живет Бондаренко. Иди к нему...
— Идея,— воодушевился он.— Какой у него адрес?
— Адреса я не знаю. Подожди...— она достала из тумбочки лист бумаги, карандаш и стала рисовать ему черкесские улицы, объясняя, как найти Бондаренко. Жунид стоял, склонившись над столом, близко к ней,— он уже горел предчувствием, хорошо знакомым и желанным любому сыщику, напавшему на след, и не замечал, что голова Зулеты совсем близко от его лица, что волосы ее щекочут ему щеку. Зулета покраснела, на что он, конечно, тоже не обратил внимания, и, передавая ему листок, сказала:
— Возьми.
Он сунул бумажку в верхний карман пиджака В коридоре, провожая его, Зулета неожиданно холодным, бесцветным голосом спросила:
— Еще придешь?
— Не знаю. Пожалуй, нет. Боюсь, у меня завтра дел будет невпроворот... До свиданья. Еще раз — спасибо!
7. ЕЩЕ ОДНА ОШИБКА КОНОПЛЯНОВА
Две недели бесплодных поисков. Виталий Николаевич нервничает. Найден труп Барсукова. Версия начальника управления. Обстановка накаляется. Строгий выговор. Секретарь парткома испытывает неловкость. Итак, все-таки — майор Шукаев.
Прошло почти две недели. За это время, несмотря на энергичные, направляемые твердой рукой Коноплянова и единственно правильные, по его разумению, действия работников Черкесского управления по розыску исчезнувших Барсукова и Кумратова, дело почти не подвинулось. Вначале как будто быстро начавшее проясняться, оно запуталось окончательно.
Геннадий Максимович Воробьев, первый секретарь обкома партии, ежедневно звонил в управление, требуя отчета о принимаемых мерах, и тон этих разговоров становился все более сдержанным и официальным. Секретарь был явно недоволен, что повергало Коноплянова в непривычное для него состояние растерянности.
Надо ли говорить, что при такой ситуации случай на ярмарке был окончательно забыт, тем паче, что Абдул Ма-ремкулов, уловивший настроение начальства, сделал все, чтобы папка с документацией о краже мельхиорового коль-Ца, распухшая, благодаря стараниям Бондаренко, поскорее покрылась пылью забвения. Сам же начальник угрозыска, обиженный и возмущенный недоверием, со дня на день должен был получить из Москвы назначение в Гомель, о чем ему Уже сообщили, и уехать. Конопляное тоже знал об этом, задним числом жалел, что переборщил, понимая, как некстати теперь потерять опытного сотрудника, но поправлять было поздно, раз перевод Сергея Тимофеевича санкционировала Москва. Да и не до того было
Прежде чем над головой Виталия Николаевича разразилась гроза, вызванная его нерасторопностью, стараниями Гоголева и Леонтьева (последнему поручили следствие) кое-что все же предпринималось.
Гоголев сразу же после звонка Коноплянову директора Шахарской фабрики и управляющего Госбанком послал шифровку о происшествии в краевое управление НКВД и в соседние органы. Оперативные группы выехали на места: Бон-даренко — в Шахар, а две конные команды во главе с Ма-ремкуловым и Дуденко — по другим маршрутам, с учетом возможного пути следования кассира и охранника после получения денег в Черкесске.
Поездка Сергея Тимофеевича в аул Халк и станицу Дже-гутинскую, где проживали Барсуков и Кумратов, дала очень мало. Выяснилось, что Кумратов после военной службы прочно обосновался в ауле Халк, выстроил небольшой домик, завел хозяйство.
Ни жена, ни мать его, объятые тревогой и беспокойством, ничего не могли сказать о его местонахождении.
В станице Джегутинской, где родился и вырос Барсуков, Бондаренко через стансовет узнал о прошлом кассира. Некоторое время тот служил в белой армии в качестве казначея полка, причем в первом же бою перешел на сторону красных вместе с полковой кассой. Его зачислили в штаб дивизии на ту же должность. В Красной Армии служил до конца гражданской войны. Затем, демобилизовавшись, вернулся в станицу и пять лет работал счетоводом в Комитете взаимопомощи, который сам же и создал. После смерти жены, оставив сына на попечение родной сестры, уехал в Шахар, на фабрику.
Никаких порочащих сведений.
Коноплянов рвал и метал: по его теории ни один бывший белогвардеец не мог быть порядочным человеком — это раз; честность и беспорочная служба обоих (о чем свидетельствовали показания директора фабрики и других лиц) никоим образом не укладывались в версию Виталия Николаевича, считавшего, что они-то и есть похитители,— это два.
Гоголев же и Леонтьев, чувствуя, что руководящие указания Коноплянова нисколько не помогают раскрытию преступления, старались поменьше попадаться ему на глаза и действовали на свой страх и риск. По их мнению, налицо было самое обычное уголовное дело, подведомственное милиции, но, поскольку Виталий Николаевич не уставал твердить, что акция это политическая, специально приуроченная к праздничным дням с целью оставить без зарплаты людей с фабрики, обоим заместителям не оставалось ничего другого, как засучить рукава.
Вскоре после исчезновения Барсукова и Кумратова оперативной конной командой Дуденко, который двое суток не слезал с седла со своими ребятами, на песчаной отмели, в семи километрах от аула Кубанхабль, где река делает плавный поворот, замедляя свое течение, был обнаружен распухший и обезображенный труп мужчины лет пятидесяти. Дуденко там же, на месте, произвел опознание, вызвав для этого жену пропавшего охранника и сестру кассира.
Утопленник оказался Алексеем Семеновичем Барсуковым. Даже без врачебного осмотра было ясно, что его убили выстрелом из охотничьего ружья, а труп бросили в реку.