Шрифт:
— Не беспокойся...— он уже не пытался обращаться к ней на «вы». Это было бы демонстративно и глупо.— Я сыт...
Он продолжал болтать с Зауром, слушать его восторженный щебет и против своей воли, когда она возилась на кухне, думал о том, что было и что, как он считал, никогда не вернется. Это касалось его и Зулеты.
Он явился тогда из Москвы, с курсов, молодой, двадцатипятилетний, полный энергии и надежд. Он, как умел, устраивал для нее гнездышко, конечно же, не такое, какого она стоила, его Зулета, черноглазая, яркая, заслуживающая если не золотой, то позолоченной дорогой рамы, а вовсе не той спартанской простоты и жалких удобств, которые он мог тогда ей предложить. И, наверное, он сам в чем-то виноват — зачем не настоял, чтобы она работала, училась, чтобы жизнь ее была заполнена настоящим делом. Возможно, от скуки, от незнания, куда себя деть, она и попала в конце концов в сомнительную компанию Назиади иБориса Фандырова, с которым и изменила Жуниду?..
Странно, но того зла, той жестокой холодности и боли, которые возникли в нем в ужасный день их разрыва и которые он сам подогревал в себе, не давая им остыть и как-то пытаясь оправдать свое нежелание восстановить семью,— ничегоэтого сейчас не было. Может быть, потому, что мстительное чувство, приглушенное годами, относилось к той, прежней Зулете, от которой — он видел — почти ничего не осталось, если не считать внешности.
Впрочем, и тут она изменилась. Вызывающая, легкая, бездумная красота ее стала строже, в прежде лукавых, томных глазах, возникло выражение деловитой заботы и сосредоточенности
Когда она вернулась с подносом, на котором стояли чашки, печенье в вазочке и дымящийся кофейник, Жунид, повинуясь неожиданно мелькнувшей мысли, глуховатым голосом сказал ей:
— Ты. пожалуйста, не думай. . это только сегодня. Я не стану надоедать. С твоего разрешения в следующие мои приезды буду приходить в садик и оттуда брать Заурчика. Мы с ним будем гулять, в кино, может быть...— он опять смутился и совсем уже бессвязно закончил: — Я ведь понимаю для тебя... я... одним словом... в моих появлениях, наверно, приятного мало...
— Поступай, как знаешь,— улыбка на ее губах померкла.— Это твое дело.
Он еще немного посидел, не притронувшись к кофе и продолжая болтать с Заурчиком о пустяках, потом стал прощаться.
Мальчуган покорно слез с его колен и молча смотрел на отца погрустневшими глазенками. Он за весь вечер не задал ни одного вопроса из тех, которыми дети, как никто, умеют ставить в тупик родителей, давно не живущих вместе,— видимо, Зулета, как умела, объяснила сыну все, во всяком случае, все, что он мог понять.
— Может быть, посидишь, пока я уложу его? — спросила она.
Жунид посмотрел в просящие глаза Заура и... остался. Потом он сидел у кроватки притихшего сына, изредка прерывавшего их беспредметный разговор с Зулетой своими Детскими сентенциями, и... чувствовал себя очень плохо. Тут было так тепло, семейно — ничего похожего на то, что ожидало его в Ставрополе.
— Как у тебя с работой? — спросил Жунид.
— Хорошо. Правда, обстановка в управлении сложилась ненормальная, но я в стороне от этого...
— А в чем дело? Она пожала плечами:
— Не хочется жаловаться, но Не Коноплянову надо быть нашим шефом, а Гоголеву
— Что — завинчивает свои «гайки»?
— И ты уже знаешь!
— Земля слухом полнится. Кстати, что там с этим... Ну, которого Сугуров задержал?
— Цыганов,— догадалась она.— Я не в курсе всего, но, по-моему, что-то нечисто. Он бежал. Абдул Маремкулов упустил его. Бондаренко считает, что дело серьезное, но путаное, а Коноплянов кричит: чепухой занимаетесь... Конечно, он сейчас обеспокоен совсем другим...
— Чем, если не секрет?
— Исчезли кассир Шахарской прядильной фабрики и сторож. С огромной суммой денег. Вся зарплата фабрики за полмесяца. А тут еще история с платком...
— С каким платком? — насторожился Жунид.
Зулета прикрыла абажур косынкой, чтобы свет не падал в глаза засыпавшему мальчику, и, понизив голос, объяснила:
— Продавщицу ударили камнем, завернутым в носовой платок. И вдруг платок пропал из бюро техэкспертизы. Исчез.
— Ты видела его?
— Нет. Маремкулов видел. Он его принес. Говорит, непростой платок... какие-то инициалы на нем. Шелковый.
Шукаев вскочил, громыхнув стулом, и тут же замер: Заур заворочался и забормотал во сне.
— Прости, мне нужно идти. Спасибо... за все.
— Не за что,— с некоторым удивлением сказала она.— Почему тебя так взволновал этот платок?
— Я еще не знаю,— соврав только наполовину, ответил он.— Возможно, то, чем я занимался в Зеленском районе, имеет прямое отношение к вашим делам...
Она не стала расспрашивать.
— Но ты сейчас, кроме дежурных, никого в управлении не застанешь.