— Соображаешь, мать, еще как соображаешь! — И Геннадий, уже встав из-за стола, опять со смехом обнял мать. Она отстранилась сердито.

— Ей не звони, слышишь! Не мучай себя… Вот парня повидать — другое дело. Но это можно Таньку попросить, сестру се. Или, хочешь, я…

— Нет, мама.

— Парень-то уже большой, она его тут раз привела, сама уходила куда-то на целый день. Мальчик смышленый. Нос твой, подбородок. На нее не похож…

— Хорошо, мама.

— Ты ей-то посылаешь или как? По исполнительному?

— Посылаю.

— Сколько?

— Да ладно, мама, хватит об этом.

— Лишнее тоже ни к чему, — строго сказала мать.

— Нет у меня лишнего, мама, — засмеялся Геннадий.

— Вот я и говорю: пи к чему. Мальчика привела: рубашка застиранная. Я говорю: как же ты, говорю, его — в садик? Сейчас дети вон как разодеты, ты посмотри! Смеется!

— Ладно!

— Что «ладно»? Я тут кой-чего ему купила, у нас «Детский мир» открыли рядом. Рубашку, колготки. Повезешь. Я тебе в сумку положу.

— Ты мне скажи: как с глазами у тебя, ты ходила, нет?

— Да нет, сынок, это все без толку, — вздохнула мать. — Последний раз капли она мне прописала, так от них жжет, сил нет.

— Сходим с тобой к окулисту хорошему!

— Это ладно. Ты вот другое. Картошки мне па зиму. На рынке вон уже по сорок копеек…

— Хорошо, мама. Всего запасем. Вот разбогатею когда-нибудь, купим с тобой холодильник новый, этот уже барахло. Заживем с тобой!

— Да уж не со мной. Приведешь какую-нибудь.

— Нет, мама.

— Ну как нет? Почему нет? — возмутилась мать. — Что ж, так и будешь за этой бегать? Или как?

— Хорошо, хорошо, мать, женюсь! — сразу пообещал Геннадий. Ворчанье матери умиляло его, и он умел с ним справляться. — Найдем с тобой подходящую!.. — И вдруг прислушался: — Опять ты это радио!

— Погоду!

— Что погоду? Зачем тебе погода?

И он опять смеялся. Завтрак был окончен, чай выпит. Он па минуту скрылся в комнате и вышел оттуда, уже одеваясь па ходу.

— Подожди!

Мать сходила в комнату, вернулась с его сумкой.

— Это зачем?

— А затем. Ты ж пойдешь туда, верно? Ну как нет, пойдешь! Вот и возьми. А то что ж с пустыми руками…

Он не стал возражать. Взял сумку.

Мать смотрела ему вслед.

В театре, на этот раз столичном, шла монтировочная репетиция: двигали фурки на сцене, пробовали свет. Высокий, крупный человек в элегантной куртке, впрочем, не только куртке, ибо элегантность была присуща всему его облику и движениям, — был в центре всех этих работ, хотя и стоял почти молча в пустом партере, в окружении двух-трех помощников, пользуясь лишь иногда короткой, кому-то брошенной репликой или движением руки, понятным всем. Уже издали, даже не слыша слов, можно было определить в нем режиссера; он и был режиссер, а крупность фигуры в данном случае соответствовала значительности ранга, как это бывает у генералов… Это и был Александр Андреевич, маститый учитель Геннадия, его Мастер, и Геннадий, оказавшись в зале, не сразу, с давно внушенной почтительностью приблизился к нему и предстал пред его очами.

— А! Это ты, Гена? — ласково произнес Мастер и обнял его крупной своей рукой и чмокнул в щеку. — Исчез куда-то, пропал! не поймешь, где провал, где триумф. Публика добрая — аплодирует.

— У вас было какое-то дело ко мне, Александр Андреевич, — напомнил наконец Геннадий. — Мне звонили от вас…

— Да нет, Александр Андреевич!

— Ну как же нет, как же нет! — продолжал Мастер с укоризной, не сняв руки с плеча Гены и уже повернув его в сторону выхода, куда сейчас направлялся, поскольку репетиция кончилась.

В дверях Александр Андреевич отпустил Геннадия и прошел вперед, не меняя шага, продолжая начатый разговор; присутствие Геннадия подразумевалось, и Геннадий шел за ним, то оказываясь рядом, то чуть отставая или забегая вперед, в зависимости от ширины прохода.

— Ну как ты?

— Хорошо, Александр Андреевич, нормально.

— Нормально? — как бы сомневался Александр Андреевич, и Геннадий спешил успокоить его:

— Да-да, все в порядке, — ибо такой ответ освобождал Мастера от лишнего бремени в его многотрудной жизни.

— Ну, слава богу, — обрадовался Мастер. — Это правильно, что ты в провинции. Все мы начинали в провинции… Ну что тебе сказать? — легко перепрыгнул Мастер на тему о себе. — Жизнь утекает куда-то! Ни больших радостей, ни больших печалей… Крутишься, как в колесе. Остановишься — страшно, одолевают черные мысли. Значит, опять в работу. Театр, институт…

Кого-то встретили, Мастер отвлекся, утерял нить разговора. Начал сначала:

— Ну, слава богу, что ты у меня в порядке. Ставишь?

— Ставлю. «Чайку», — сказал Геннадий.