Шрифт:
«Катюша» и «Андрюша»
На восточном берегу Дона по-прежнему шли бои…
Людям некогда было передохнуть. Они яростно отстреливались. Только к ночи, когда немецкий огонь становился слабее, наступало некоторое затишье. В эти минуты передышки Гуля, прежде чем лечь спать, заходила в гости к кому-нибудь из своих новых друзей.
Вот и сегодня так. Чуть только стало тихо, она пошла в землянку, где жили бойцы первой роты. Она шла по ходам сообщения.
В землянке, чуть мерцая, чадил огонек коптилки. В трубе железной печки посвистывал ветер.
— А, Гуля! — раздались со всех сторон знакомые голоса. — Что давно не заглядываешь? Мы уж заскучали! Чайку хочешь?
Через несколько минут на железной печурке запрыгал, подкидывая крышку, жестяной чайник.
В чьих-то умелых руках негромко, не мешая беседе, запел, заговорил баян.
И Гуле показалось, что еще никогда в жизни ей не было так уютно и спокойно, как в этой черной маленькой землянке, среди этих людей, усталых, измученных боями, собравшихся с разных концов огромной страны. Она сидела у самой печки, блаженно отогреваясь, и пристально смотрела на огни, перебегающие с уголька на уголек. Они были такие же, эти веселые огоньки, как там, в далекой Уфе. И такие же золотые язычки играли в печке в те времена, когда Гуля была еще маленькой и ей не позволяли брать в руки кочергу.
Подумать только, как недавно это было!
А теперь она на фронте, в самом пекле войны, и никто не говорит ей: «Гуля, обожжешься!»
Над самой землянкой с жалобным воем пронеслась мина.
— Ихний миномет завыл, — сказал кто-то, потягивая горячий чай.
Гуля только молча кивнула головой.
Она, как и все бойцы, уже хорошо различала голос немецкого миномета. В своих листовках немцы хвалились, что их миномет одолеет нашу «катюшу».
— Ничего, не одолеет, — сказал пожилой боец, которого все называли папашей. — Где ему с нашей сладить!
— Это точно, — согласился его сосед и, переломив о колено дощечку, подкинул обломки в огонь. — А вот я слыхал, у нас тут еще «андрюшу» поджидают. Этот наведет порядок.
— Какой такой «андрюша»? — спросила Гуля.
— «Катюшин» сынок. Вот лупит так лупит! Еще почище мамаши. На восемьдесят метров одной только воздушной волной работает, не считая убойной силы от осколков.
Все минуту помолчали, и этим воспользовался баян. Он заиграл громче, смелее, явно вызывая на песню.
Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, —запела Гуля, а кто-то рядом подхватил тенорком:
И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза…Спели одну песню, затянули другую. Пели все вместе и поодиночке.
— Так бы и пела с вами до утра, — сказала Гуля, поднимаясь с места, — да ничего не поделаешь, пора мне…
— Куда тебе?
— Асю сменить.
По-настоящему срок Асиного дежурства еще не истек, но Гуля жалела и берегла свою товарку по санбату — ту самую худенькую, похожую на школьницу девушку, которая приехала с ней и Людой в одном эшелоне на фронт.
Гуля была старше обеих своих подруг. Ей было уже почти двадцать лет, а им еще не исполнилось и восемнадцати. И Гуля невольно относилась к ним обеим немножко покровительственно, называла их «милые мои девочки» и, не задумываясь, брала на себя самую трудную и опасную работу.
А работы становилось все больше, жизнь делалась все труднее. И уже какими-то сказочными, почти невероятными казались Гуле воспоминания о доме, о семье. Да и где этот «дом»? В Уфе, где мама и Ежик живут в случайной, чужой комнате, или в Киеве, занятом немцами, или в Москве, откуда отец посылает письма, полные забот и тревоги?..
«Нет уж, пожалуй, до конца войны дом мой здесь — в землянке, — думала Гуля, перебегая от одной землянки к другой. — И семья моя тут: Люда, Ася и все эти дорогие люди, с которыми вместе мы делим жизнь, такую близкую от смерти!»
Все больше привязывалась Гуля к своей новой большой семье.
«Ты спрашиваешь, — писала она матери, — как я встретила день рождения. У нас был очень жаркий бой, и в мою честь, как мне сказали, целый артполк и наша полевая артиллерия дали залп по врагу. А вечером, когда немного успокоились, мы в землянке поужинали, причем наш повар испек несколько пирогов и на одном из них выложил из теста надпись: «Будущему гвардейцу». В день рождения Ежика тоже дано было несколько залпов, а когда собрались ужинать, немцы начали контратаку, довольно яростную. Атака была отбита, кроме того, был занят один населенный пункт. А потом ко мне подошли бойцы и сказали, что эту победу они ознаменовали в честь рождения моего Ежа».
Письмо получилось большое, подробное, и все-таки о многом еще написала бы Гуля, если бы в письмах с фронта можно было обо всем писать и называть имена людей.
Она написала бы еще и о том, что пироги повару заказал помощник полкового командира, который часто по-отечески журил ее, если она уж слишком себя не берегла, и по-отечески о ней заботился.
Если бы можно было, написала бы Гуля в своем письме также и о том, что «гвардейский пирог» принес в землянку один из маленьких разведчиков — Саша. Он так деловито и осторожно нес обеими руками доску с пирогом, как будто это был не пирог, а мина.