Шрифт:
По замыслу Любимова, актеры должны выступать от имени целой плеяды поэтов военных лет, создавая собирательный образ поколения, чья жизнь была испытана и прервана войной, — Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Всеволод Багрицкий, Семен Гудзенко...
В.Высоцкий: «Это спектакль о жизни и смерти, о том, как мало отпущено человеку времени, — и почему-то первыми всегда уходят лучшие; спектакль о собственной причастности к событиям, о которых речь, о собственных невозвратимых потерях и незаживших ранах; спектакль о жертвах, которые приносились людьми сознательно, во исполнение высочайшего долга...»
Эта работа театра о великой цене Победы, пронизанная болью, сочувствием к невинным жертвам, показалась кое-кому тогда не ко времени. Уже начался «откат» от антисталинской платформы XX и XXII съездов партии. В ЦК и правительстве после отставки Н.Хрущева началось брожение. Одни надеялись, что продолжится отход от культовских традиций, тем более что новое руководство мыслилось как коллективное: Брежнев, Косыгин, Подгорный... Другие мечтали о полной реабилитации культа, о том, чтобы Сталин снова засиял во всей славе. Любимов же строил спектакль как рассказ о поколении, начавшем сознательную жизнь в конце страшных 30-х годов, а война стала самым светлым, как это ни страшно говорить, периодом в их жизни.
Репетировать спектакль начали задолго до получения разрешения цензуры. Новому театру нужен был репертуар, а в Управлении культуры пьесы читают долго и долго пишут заключения. К тому же, все тексты, используемые в спектакле, были опубликованы.
Одним из центральных эпизодов спектакля был сюжет под названием «Чиновник» о фронтовых мытарствах писателя Э.Казакевича, автора знаменитой «Звезды». Он ушел из газеты на фронт, будучи освобожденным от воинских обязанностей, убежал от бдительного чиновничьего ока, упрямо следуя своему пониманию человеческих обязанностей. А за ним следовали до 45-го года «дело о побеге», с одной стороны, и приказы об орденах за проявленную доблесть — с другой. Участвовали в этой новелле А.Демидова в роли жены Казакевича, Э.Кошман играл друга Казакевича, Л.Буслаев — самого Казакевича. Высоцкий играл «энкавэдэшника», который и преследовал Казакевича. Причем играл чрезвычайно сатирически. Он выходил на сцену прямо с письменным столом, великолепно и очень смешно с украинским акцентом произносил текст, выискивая во всех поступках Казакевича что-нибудь предосудительное, преступное. Читая рапорты, делал многозначительные паузы, отчего белое сразу становилось черным. Например, с особой злорадностью подчеркивал: «Казакевич сбежал!» А дальше следовало: «...из эвакогоспиталя в действующую армию». Но это для особиста как бы уже не имело значения. Или еще: «В последнее время Казакевич много говорил!», и только после паузы, недоуменно и разочарованно: «...о выезде на фронт». В результате получалась фигура страшная, невежественная, но облеченная властью. Все, смотревшие эту сцену — довольно трагическую, — почти рыдали от горького и злорадного смеха. Было у него в этой роли много импровизации. Это было и смешно, и жутко, потому что актер давал понять: человек-машина, творящий зло от имени власти, — не сценическая частность, а вполне реальная угроза нашей жизни. К сожалению, осенью 66-го эпизод пришлось из спектакля убрать, так как чиновники Управления культуры усмотрели намек на свой счет: «При чем тут 37-й год, когда вы говорите о войне? А Высоцкий! Кого играет Высоцкий?! У нас нет и не было таких людей!»
22 июня 1965 года состоялся первый показ спектакля Управлению культуры, проходивший в помещении Театра им. Моссовета, где «Таганка» играла свои спектакли во время ремонта собственного здания. В этот же день, но 68 лет назад — 22 июня 1897 года, — на знаменитой встрече гениальных российских режиссеров — В.Немировича-Данченко и К.Станиславского был провозглашен главный тезис организации нового театра: «Всякое нарушение творческой жизни театра — преступление!» У советских чиновников от культуры было свое понимание творчества...
Любимов, предчувствуя предстоящую борьбу, часть мест в зале распределил сам. Но в основном зал заполнили представители МК партии — довольно консервативные люди, большинство которых ни к театру, ни к искусству вообще отношения не имели. Их обязанностью было осуждать и хулить. Театр сделал невозможное: люди, которые пришли закрывать спектакль, плакали, смеялись, аплодировали так, что стопроцентного осуждения и проработки не получилось.
Но все же, спектакль к публике не допустили... У входа в театр вывесили объявление: «Спектакли «Павшие и живые», назначенные на 24, 27 июня; 3, 5 июля, отменяются». Билеты на спектакль были проданы на месяц вперед, но зрители билеты не сдавали и смотрели повторно «Антимиры» и «Доброго человека...».
30 июня театр снова проводит открытую репетицию «Павших». Состоялось еще одно обсуждение спектакля и снова премьера отложена. И в июле, и в августе шли обсуждения «Павших» — пять раз в Управлении культуры, в Кировском райкоме партии совместно с партийным активом района, на бюро райкома КПСС, на коллегии
Министерства культуры СССР в присутствии министра Е.Фурцевой, в Отделе культуры ЦК, в военной комиссии Союза писателей. Было внесено 19 поправок. Кроме официальных лиц, в этих обсуждениях принимали участие В.Плучек, О.Берггольц, С.Наровчатов, Л.Копелев, К.Симонов, П.Капица, Г.Бакланов, А.Вознесенский и др.
... За спектакль вступились писатели-фронтовики — Ю.Левитанский, Д.Самойлов, Б.Окуджава, А.Твардовский, Е.Винокуров и др. Под непрекращающимся давлением общественности Управление вынуждено было «поднять вверх руки» — и премьера для всех состоялась 4 ноября 1965 года.
Интересно было художественное решение спектакля: подиум из трех сходящихся помостов, меняющий цвет экран на задней стене сцены и чаша Вечного огня. На сцене в финале вспыхивает и горит натуральное пламя Вечного огня, предвосхищая то, что позже зажгут в Александровском саду у стен Кремля.
Художник-декоратор Д.Боровский, который через полгода придет работать на «Таганку», был поражен увиденным: «Когда вспыхнул огонь, я оторвался от спинки кресла и не дышал до самого конца. Порой в театре очень трудно зажечь даже одну свечу, кое-где и курить на сцене в спектакле запрещено, нужно биться с пожарниками. Но чтобы огонь? Пламя огня? Неслыханно. Это было для меня ошеломляюще по дерзости театра. По сути, это был вызов! Священный огонь! Учтите, Вечного огня в Москве тогда еще не зажгли...»