— Я, дон Андонг, абсолютно не гожусь быть судьей кому бы то ни было.

— А про себя думаешь: вот обращенный, вот новый христианин — а что в нем изменилось? Разве я выгляжу как заново рожденный? Нет, перед тобой все тот же ветхий Адам, со всеми его вожделениями и страстями, с горячей головой и скверным характером. Чувствую ли я стыд? Нет, я чувствую себя христианином. Ты улыбаешься?

— Вы не первый обращенный, дон Андонг, который чувствует, что осознание зла есть начало спасения.

— А, ты меня не понял. Дело не в том, что я осознаю зло. Зло осознает меня. Так осознает, что искушает каждую минуту, и в этом постоянном искушении мое спасение. Я оступаюсь ко благу.

— Это говорит «Дон Карлос Примеро»?

— Да, если иметь в виду старое изречение об истине в вине. Но ради бога, выслушай меня, Энсон. Год моего обращения в христианство был счастливейшим годом моей жизни. Мне перевалило за семьдесят, и я с удивлением понял, что напрасно боялся старости. Я был как распорядитель на брачном пиру в Кане Галилейской, сказавший жениху: «Ты хорошее вино сберег доселе». Я ушел от общественной жизни и убедился, что меня ждала жизнь совершенно новая, доселе неизведанная.

— Духовный медовый месяц.

— Совершенно верно. И как точно сказано: когда человек счастлив, он добродетелен. К тебе это подходит?

— Что вы имеете в виду — счастье или добродетель?

— Я имею в виду удовлетворенность самим собой. Именно она, как я теперь вижу, снизошла на меня, когда кончился медовый месяц. Я был настолько удовлетворен собой, что разрешил выставлять себя напоказ на всех праздниках христианской любви как образец человека, преображенного благодатью господней.

— Пока это не стало вызывать в вас отвращение.

— Пока я не осознал, что демонстрируется не благодать, но гордыня. Поверь мне, я не так уж бесчестен и все же заставлял себя соглашаться, не желая обидеть братьев моих во Христе. Я стал штатным лицедеем в кругу сторонников возрождения религии, чуть ли не кинозвездой. Да и как я мог отказаться, если я привлекал столько заблудших душ? Но я-то знаю, что привлекало их: мое имя, моя слава. Я был великим и знаменитым доном Алехандро Мансано, который отринул политику, чтобы стать смиренным евангелистом.

— Но и здесь шел по старым колеям политических кампаний.

— Возможно. Мне даже говорили, что я добываю голоса для Христа, а это могло означать — для тех политиканов, которые снюхались с епископами.

— Дон Андонг, вас отталкивала мысль о том, что вас просто используют?

— Вовсе нет. Я уже не мыслю такими понятиями. Не было тут и лицемерия. Ведь я действительно, можно сказать, переродился. Но именно по этой причине меня такого, какой я есть, дона Алехандро Мансано, не следовало выставлять экспонатом.

— Для обольщения духовных снобов.

— Увы, это так, Энсон! Я не был слабым сосудом, призванным смутить сильных. Я был великим, богатым, мощным сосудом, выставленным для демонстрации вящей славы воинствующей церкви, некогда ярым ее противником, ныне поставленным на колени. Современные теологи имеют специальный термин для этого…

— Триумфализм. И что вы сделали?

— Pues chingarles, darles la pu~neta [72] .Было большое собрание возрожденцев, с самим кардиналом во главе, и там я должен был совершить это свое действо — явление звезды. А я явился пьяным. Пьяным и непотребным.

— Вот и конец праведника-суперзвезды.

— О нет. Это было откровение. Они поняли, что я хотел этим сказать: если уж восславлять благодать во мне, то надо, чтобы я был сосудом не прочным, а весьма скудельным.

— Кажется, что-то в таком роде случилось со святым апостолом Павлом после его обращения.

— Знаю. Видимо, он стал слишком самодовольным и высокомерным. И тогда послан был ангел сатаны уязвлять его плоть. И смотри, как восславлен он был злыми побуждениями плоти, ибо напомнили всем, что ему самому не надо быть сильным, мощи Господа достаточно. Вот почему и я говорю: хорошо, когда совершаешь грехопадение.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, дон Андонг. Это очень тонко. Вы, сэр, отринули главное искушение новообращенного — духовную гордыню. Это самая смелая из всех ваших кампаний.

— Выпьем за это?

— Непременно, сэр! Наливайте!

— Joder convo [73] ,Джек, ты лучший собутыльник! Давай до дна! И налей еще! Когда ты едешь в Давао?

— Не знаю. Может, останусь здесь навсегда.

— Добро пожаловать домой, Джек!