Должно быть, для Ричарда это был драматический момент. На самом деле крестьяне были ему безразличны, и обещания, данные им, вскоре были забыты. Но четырнадцатилетний мальчик оказался центром внимания. Он показал, что, как и отец, он был настоящим рыцарем. Он завоевал признание не на поле битвы в далёкой Франции, но в своей собственной столице. И как? По королевской воле он хотя бы на день стал королём не только на словах, но и на деле.

Скоро на него снова надели узду и приковали к вельможам; но пока его грозный дядя, Джон Гант, пытался продвинуть свои претензии на престол в далёкой Кастилии, Ричард сколачивал свою собственную группировку. Он нашёл близкого друга, которому мог доверять, Роберта де Вера, девятого графа Оксфордского, человека, состояние которого, однако, не было пропорционально его древнему происхождению. Ричард поддался его эксцентричным, довольно ярким чарам, осыпал его милостями и, возможно, скоро стал его любовником. Его сделали маркизом (первый титул такого рода) и герцогом Ирландским. К несчастью, де Вер был невежествен и высокомерен. Вельмож оскорбил социальный мезальянс, каким явился его брак с одной из фрейлин королевы, Агнессой Лонсекрон. Восставшие вельможи, «апеллянты», как их стали называть, призвали своих сторонников к оружию и у Рэдкот-Бриджа у Темзы около Оксфорда разбили королевские войска.

Ричард испытал страшное унижение. Де Вер был в ссылке; другие его министры или были законным образом убиты, или бежали за границу. Он обнаружил, что он в изоляции, а права его жестоко урезаны. Психологически результат этого поражения, должно быть, был губителен. Если попытка утвердить свои королевские полномочия так катастрофически провалилась, то этот опыт заставил его ещё решительнее искать способы отмщения своим врагам. И действительно, правление баронов оказалось ещё менее разумным, чем его собственное. Ричард воспользовался междоусобной борьбой различных группировок среди вельмож и посредством манипуляций и покровительства начал создавать свою собственную партию и вооружённые силы из людей, верных короне, причём их верность королю символизировала эмблема с белым оленем, личная эмблема Ричарда, которую они носили.

Фортуна повернулась к королю, но что он сможет воспользоваться победой, было сомнительно. Разум его всё больше и больше концентрировался на дальнейшем расширении королевской власти и на освящении королевского сана. Его противники была разжалованы, частью казнены, частью отправлены в заключение или в ссылку. Как и Эдуард II, он понял, что сильный король должен быть богат и платежеспособен, и свободно пользовался незаконными и необычными методами пополнения королевской казны; но он мало делал для того, чтобы завоевать народную любовь, и много, чтобы ещё отдалить вельмож. Шизофреническим решением на турнире в Ковентри он изгнал своего двоюродного брата, сына и наследника Ганта, Генри Болингброка, а также своего соперника, когда-то друга, могущественного вельможу Томаса Моубрея, герцога Норфолкского.

Казалось, разум его всё больше и больше мутился, искажённый унижениями, которым ему приходилось подвергаться, в сторону преувеличенного представления о королевском звании, откуда легко было сдвинуться в царство фантазии. Он говорил о том, что законы у него в сердце. Создавая яркий образ короля, Шекспир с определённой долей справедливости заставил его воскликнуть:

Бывало, что он сидел на троне с короной на голове, а его двор стоял вокруг него час за часом, и тишина нарушалась только тогда, когда король кивал, и шуршала одежда, когда придворные становились на колени. Даже при условии, что он делал то, что часто делали короли его времени, церемония наводила жуткое впечатление чего-то показного. Он тешился мыслью, трудно сказать, насколько серьёзно, о том, чтобы стать императором Священной Римской империи. Смерть жены, Анны Богемской, которую он преданно любил, повергла его в глубокое уныние. «После её смерти, — замечает Стил, — его неврозы быстро усугублялись, и внешний мир всё больше и больше оставался чисто механическим отражением и расширением его собственной любимой мечты… священная тайна и нерушимая природа королевской власти». Его невротические фантазии оказались ему ближе всего.

С того момента, как сын Ганта, Генри Болингброк, высадился в Рэвенспере в начале июля 1399 г., дело Ричарда было проиграно. Так же как рекруты графства и вельможи стеклись под знамёна королевы Изабеллы семьдесят два года назад, так история повторилась снова. Болингброк заявлял, что он прибыл только для того, чтобы отобрать имения своего отца, которые король несправедливо у него отнял, но действительным призом была корона. Ричард, вернувшись из похода в Ирландию, оказался без друзей и погрузился в безнадёжную меланхолию.

Восприятие своего королевского звания как божественного предначертания не помогало ему в его безвыходном положении, ибо оно не могло поддержать его или спасти от крепостных стен Лидса в Кенте или Помфрета в Йоркшире. И всё же он не мог легко отказаться от призрака власти, который завораживал его столько лет. Он ещё скажет главному судье сэру Уильяму Тернингу, что на земле нет силы, которая может отнять у него божественную власть, которой он был наделён при коронации.

Когда Адам из Аска увидел его 21 сентября 1399 г., он нашёл его «очень мрачным». Ричард рассказывал ему о неблагодарной стране, которая предала стольких королей. Автор «Дьелакрской хроники» рассказывает, как Ричард положил свою корону на землю и передал свою власть Богу. В день св. Михаила он подчинился предъявленным ему требованиям, и неизвестно, насколько добровольно, ибо один рассказ передаёт, что в характерной вспышке гнева он угрожал «содрать живьём кожу кое с кого из этих людей». Но он передал кольцо с королевской печатью Генриху, и 30 сентября 1399 г. парламент, или вернее парламентское собрание приняло его отречение и утвердило претензии Генриха на трон.

Ричард скрылся в тень, в конце концов в замок Помфрет, где, по версии Адама из Аска, его тюремщик сэр Томас Суинфорд, уморил его голодом. Сент-Олбенская хроника, однако, утверждает, что Ричард сам уморил себя голодом, что очень правдоподобно, если учесть всю глубину его отчаяния. Когда позже его тело было эксгумировано, на нём не было следов смертельных ударов, которые сэр Пирс Экстон наносит ему в пьесе Шекспира. Он умер до февраля 1400 г., и тело привезли для торжественного погребения в Вестминстер; его посмертная маска показывает лицо, окрашенное печалью и преждевременной старостью, ибо Ричард умер, когда ему было тридцать четыре года.