Из небольшого сибирского городка мы вышли вечером, когда солнце было уже над самым лесом, но до глухариного, тока было недалеко, и мы думали успеть с вечера послушать, где будут садиться глухари.

Вскоре солнце уже почти село и освещенные им стволы сосен сделались кирпичного цвета. Лужицы снеговой воды стали быстро подмерзать и тонкий ледок захрустел под ногами.

Белобровые и певчие дрозды распевали, сидя на самых вершинах сосен. Звонкие голоса мелких птичек сливались в замечательный весенний хор, создавая бодрое, настороженное чувство, знакомое каждому охотнику — любителю природы.

Пара косуль внезапно выскочила из молодой поросли сосняка в ложбинке и замелькали белыми задиками среди стволов деревьев. Долго еще был слышен хруст по замерзающим лужицам от их ног.

Вот, наконец, и место, где мы должал слушать прилет глухарей. Но на пеньке около поваленной сосны сидел охотник, спиной к нам.

Мы молча переглянулись: трое на одном току недалеко от города, где будет петь утром самое большее 5–6 глухарей — это не охота!

Заслышав наши шаги, охотник оглянулся. Видимо, он тоже не обрадовался, увидя нас.

Но делать было нечего. Мы закурили и сели рядом.

Охотник был уже седой старик из местных старожилов. Старая мелкокалиберная берданка стояла около ствола сосны. Шейка приклада у ней была тщательно затянута проволокой, а трещина от перелома тянулась почти до середины ложа и в двух местах была скреплена планками. Очевидно, берданке было столько же лет, сколько и деду.

Мы поставили свои новенькие тулки рядом.

Начинало быстро темнеть.

— Опоздали, ребятки… — обратился к нам дед, — петухи-то уже сели. Двое подшумели сегодня, как только солнышко начало садиться.

— Ну, что же делать, — отвечал я, — мешать тебе дед не будем, ты первый пришел, а мы пойдем утром на речку искать уток.

— Ась, чего ты сказал? — переспросил дед, — глуховат я, сынок.

Пришлось повторить сказанное.

— А как же ты будешь, дедушка, к глухарям-то утром под песни подскакивать, раз ты глуховат? — снова спросил я, на этот раз преувеличенно громко.

— А зачем мне до утра ждать. Вот они разоспятся немного, стемнеет как следует, ну, я сыму их обоих и домой. До города тут недалеко. С середины ночи я уже дома спать буду.

Мы с товарищем переглянулись.

— Дедушка, мы хоть и помоложе тебя, — запротестовал мой товарищ, — но в глухариной охоте кое-что понимаем.

— Чего ты сказал? — переспросил дед. — Видать, вы ребята не здешние? На подлет опоздали, факелов у вас нет. Тоже охотники…

Дед, кряхтя, встал, чиркнув спичкой, сунул ее в кучу хвороста, приготовленную им очевидно еще засветло для костра. Огонек весело забегал, и костер быстро разгорался.

— Что ты делаешь, дед? — опять заволновался мой товарищ. Напугаешь глухарей-то огнем. Сам говоришь — двое уже прилетело. Не будут ведь утром петь.

— Чего? Кто поет? — переспросил опять дед.

— Глухари-то утром, говорю, петь не будут, напугаешь, ведь огнем, — уже сердито крикнул товарищ, нарушая все правила глухариной охоты, требующей прежде всего тишины..

— Ну вот, сразу видать — не здешние вы, ребята. Сказывал же я вам, что я их сыму еще ночью, — ответил невозмутимо дед.

— Слушай, дед, — спросил я громко, — ты же ничего не слышишь, а говоришь — двое глухарей село. Как же ты мог услышать их посадку?

— А вот вы что… сумлеваетесь, — улыбнулся дед, — да я и не слушаю сам, где уж мне, раньше-то, конечно, слушал сам, ну, а теперь Муська слушает за меня.

— Какая Муська?!..

Но едва дед произнес слово Муська, как в полосу света костра откуда-то из темноты вынырнула крохотная комнатная собачонка с перевязанной марлей мордочкой.

Она подбежала к деду и завиляла хвостом.

— Ах ты, грех какой, я и забыл ей рыло-то развязать, — удивился дед. — Вот она у меня сидит на коленях и слушает на солнцезакате, в какой стороне зашумит петух, садясь на сосну. Она сразу вздрогнет и начинает туда лаять. Ну, я и примечаю. Лаять-то ей я не даю, звонкая больно она, вот рыло ей и завязываю. На двоих сегодня она показала, там и там, — дед ткнул пальцем в темноту вправо и влево от костра.

— Ну, а как же ты ночью глухарей стрелять собираешься? — снова спросил я.