Рыба для буйабеса была уже почищена и нарезана ломтями. В глубокой корзине, среди неподвижных морских ежей, шевелились и вспучивались, влезая друг на друга, рассерженные крабы. Мари-Роз схватила одного поперек спинки и сразу бросила, — такие страшные у него были клешни.

Ни чистить овощи, ни присматривать за кипящим варевом нам не позволили, сказав, что стряпать буйабес — исконно мужская привилегия. Мы подчинились, сели на выброшенный из моря ствол давно умершего дерева, серого от соленой воды. А эти трое сидели напротив, ловко стучали ножами и болтали с нами.

К моему великому разочарованию, они оказались никакими не рыбаками, а обыкновенными коммерсантами. Пожилой, мсье Пьер, был отцом старшего из парней, Жозефа. Рене, круглый сирота, доводился ему племянником. У них было хорошо налаженное дело — торговля сукном и шерстяными тканями. На двух собственных автомобилях (к делу были привлечены еще двое племянников мсье Пьера) они разъезжали по всей Корсике, развозили образцы материй, брали заказы, делали оборот.

— Счастливые, — позавидовала я им, — путешествуете по всей Корсике.

— А вы присоединяйтесь к нам, — предложил Жозеф, — будем ездить вместе. И нам веселей, и вы Корсику посмотрите.

Мы с Мари-Роз несказанно обрадовались такому предложению. Она даже в ладоши захлопала. Я тоже не видела никакого смысла упускать возможность познакомиться с проявлениями знаменитого корсиканского темперамента. Теперь-то мы были совершенно спокойны. Наши новые знакомые оказались не дикарями какими-то, а вполне культурными людьми. В море ходили для собственного удовольствия, и рыбу ловили не на продажу, а для себя.

— И крабов сами ловили? — наивно спросила Мари-Роз.

Мсье Пьер густо захохотал:

— Нет, крабов и ежей мы купили на базаре в Аяччо.

Отворачиваясь от дыма, он стал опускать куски рыбы в бульон из овощей, крабов, креветок, морских ежей, лаврового листа, перца, зелени… Чего там только не было!

Солнце село. Поспел буйабес. Под соснами было постелено одеяло, поверх него белая скатерть. На нее легли крупные ломти ноздреватого хлеба, острый сыр, помидоры. Из сетки достали бутылки с белым вином. У костра священнодействовал мсье Пьер, подавал дымящиеся миски Жозефу, тот приносил нам.

Жаркое пламя костра озаряло красные стволы сосен, буйабес обжигал нёбо. Мы заливали пожар во рту легким белым вином, брали прямо руками куски разваренной рыбы. Над нами, то появляясь, то пропадая среди мохнатых ветвей, вставали на свои места звезды. Море затаилось и образовало с небосводом единую бездну. Она начиналась почти у наших ног. Мы оторвались от божественной еды и прислонились к шершавым стволам. Мари-Роз уже не боялась испачкать смолой платья. Рене достал из лодки гитару и стал петь. Он пел непонятные корсиканские песни. И оттого, что были они непонятны и таинственны в свете костра, под сенью распростертых над краем земли сосновых лап, из меня стала выходить вся накипь и горечь. Хотелось все начать сначала, снова искать и любить и даже поселиться на тихом острове, среди простых бесхитростных людей с их наивной верой в морских русалок.

— Неплохо, а? — подмигивал мсье Пьер всякий раз, когда Рене останавливался перевести дух, — не хуже, чем у нашего Тино Росси [25] голос, а? В Париже такого не услышите.

Я восторженно кивала головой.

— Божественно! — закатывала глаза Мари-Роз, — у вас, Рене, изумительный голос.

Тот смущенно опускал голову, трогал струны, и снова лилась песня.

В середине ночи костер погас. Мсье Пьер, набравшись сухого винца, тут же уснул, завернув ноги в край одеяла. Я стряхнула наваждение и тронула Мари-Роз за плечо. Она кивнула, поднялась, расправила оборки платья. Рене и Жозеф проводили нас до самого лагеря.

Корсика (продолжение)

На следующий день по дороге на пляж меня перехватил Коля Земсков и обрушился с нотациями:

— Ты, Наташа, окончательно с ума сошла?

Я не поняла, о чем речь, никакой вины за собой не знала.

— В чем дело?

Он заставил сесть рядом с ним на песок и начал выговаривать:

— Была девчонка как девчонка и, на тебе, с корсиканцами спуталась!

Я обиделась до глубины души.

— Как это — спуталась? Да как ты смеешь! По какому праву ты читаешь мне проповеди?

— Я не люблю, когда русские девушки ведут себя неприлично.

— С чего ты взял, что я веду себя неприлично?

— Ты ходила вчера на мыс?

— Да, ходила. Но, во-первых, не одна, а с Мари-Роз.

— Чихать я хотел на твою Мари-Роз, мне до нее дела нет, она француженка. Ты — русская, и я не могу слышать, когда о русских девушках говорят плохо.

Я взбеленилась, чуть не наговорила чепухи. Зло разобрало. Такой чудесный, такой незабываемый вечер, а эти… Следили они за нами, что ли? И теперь по всему лагерю шипение: «Наташа и Мари-Роз с корсиканцами спутались, откололись от дружного коллектива!»