Я пропустила сквозь пальцы струйку песка.

— Вот, что, дружок. Не такая уж я отпетая, как некоторым могло показаться. И постоять за себя, в случае чего, смогу. Не маленькая. А если кому-то захотелось почесать язык — его дело. Мне это в высшей степени безразлично. Все? Я могу быть свободна?

— Можешь, — пожал он плечами, недовольный собой и мной, — еще одно. Я запрещаю тебе заплывать далеко в море.

— Боишься, утону? — прищурилась я.

— Боюсь лишних неприятностей для себя, если утонешь. В некоторой степени я за всех вас отвечаю.

Я пообещала Коле не заплывать далеко, но с условием, если он, отвечая за мою безопасность, снимет с себя ответственность за мою нравственность. Кажется, у меня получилось довольно ехидно.

Ушла я от него, прихватив полные пригоршни песка, сыпала перед собой, беззаботно напевала:

— Сею-вею, сею-вею!

Как больно, как нехорошо на душе было. Будто в коровью лепешку влезла. Нехотя вошла в море, нехотя поплескалась возле берега и неожиданно для себя самой убежала в палатку лить слезы.

А через пару дней Рене и Жозеф познакомились с нашими парнями. Их стали принимать в лагере как своих, и разговоры о моем неприличном поведении заглохли сами собой. С Колей я вела себя, словно никакого разговора не было, но тренироваться совсем перестала.

Уже никто не удивлялся, не роптал, когда к лагерю лихо подкатывала машина мсье Пьера и останавливалась неподалеку от нашей палатки, слегка накренившись на пологом откосе. Это Рене или Жозеф приезжали из Аяччо, предупредить об очередной поездке на утро. Я согласилась с ними ездить, но при одном условии. Возвращаться в лагерь обязательно в тот же день. Условие было принято, неукоснительно выполнялось, между нами установились хорошие приятельские отношения. Мне никто не мешал изучать Корсику, Мари-Роз — кокетничать с Рене.

Обычно договаривались с вечера. Утром мы с Мари-Роз до восхода солнца выбирались на шоссе. Вскоре из-за поворота появлялась машина, мы усаживались, и начиналась бешеная гонка то вдоль моря, то в глубину острова мимо огненно-рыжих скал, мимо сливающихся в одну полоску дорожных столбиков, с короткими остановками на отдых.

Останавливались обязательно возле фонтанчиков, искусно сложенных в плоские четырехгранники из тщательно подобранных окатышей. Крупных вдоль ребра, мелких на остальной плоскости. Все сооружение было примерно в человеческий рост. Мне нравился обычай пить не прямо из отверстия, просверленного каким-то первобытным способом в гранитном булыжнике, а по-особому. Полагалось сорвать с ближнего куста жесткий лист, вставить черенком в отверстие, и только после этого припадать пересохшими губами к ледяной струе. До чего же она была вкусна, корсиканская водица, рожденная в темных недрах!

Вечером братья ссаживали нас возле лагеря и катили домой, а мы ужинали и заваливались спать, утомленные долгим днем. Все виденное при ярком свете продолжало медленно кружиться, разворачиваться фантастическими панорамами, стоило закрыть глаза. Я совершенно перестала ходить на танцы, до кислых физиономий несостоявшихся ухажеров мне не было никакого дела.

Жозеф не пытался за мною ухаживать, и я была ему за это благодарна. Я была уверена, что приятельский стиль поведения устраивает вполне и его. Мы подтрунивали над нашими влюбленными, а те уже и не таились от нас.

Однажды отправились в срочную деловую поездку — выручать попавшую в аварию вторую машину мсье Пьера. В аварии никто не пострадал. Просто двое других двоюродных братьев Жозефа, Морис и Альбер, застряли где-то на половине дороги между Аяччо и Бастией на горной ферме. Рене и Жозеф должны были привезти им новые детали для сломанной машины. Я раз десять переспросила Рене, успеем ли мы вернуться в тот же день, и каждый раз получала утвердительный ответ.

Дорога из Аяччо в Бастию затмила все виденное на Корсике прежде. Главное впечатление — Les Sanginaires — выступающая в море гряда высоченных скал с рваными вершинами. Сначала они шли сплошной стеной, дальше вразброс по морю. Казалось, будто со дна моря вынырнули окровавленные чудища, и грудью встречают морской прибой.

Охая, ахая, чуть не вываливаясь из открытой машины, мы без устали восторгались панорамой, неторопливо кружившей внизу. Только от Кальви дорога резко пошла в гору. Но пока не скрылся за поворотом выдвинутый в залив округлый мыс со старинной крепостью, мы выворачивали назад головы, не желая расстаться с видом городка, защищенного циклопическими крепостными стенами.

Место, куда мы прибыли в пятом часу пополудни, было фермой и одновременно гостиницей для проезжающих в Бастию автомобилистов. Асфальт, бензоколонка, телефон напоминали о ХХ веке, а кругом — нагромождение камней, заросли маки и ни души на двадцать километров окрест. Ферма стояла на уступе, на самом краю обрыва. На дне его лежали каменные глыбы с черными трещинами. Северной стороной ферма прижималась к скалам, а по ним, россыпью и цепочками, карабкались вверх окаменелые рыцари в ржавых доспехах.

Во дворе, ничем не огороженном, стояли стол, скамьи, сложенные бревна и поленницы нарубленных дров. Здесь же был небольшой огород. Открытая и поросшая травой восточная сторона служила пастбищем. По нему бродили четыре овцы и белая коза с отпиленным рогом. Запад был грозно заслонен горами, и солнце уже касалось их зубцов, намереваясь устроить закат намного раньше положенного срока.

Потерпевшие аварию бурно обрадовались нам, четверка братьев кинулась чинить автомобиль, все перемазались, как черти, и после долгих и горячих препирательств выяснилось, что самая крупная из привезенных деталей не подходит.